Госпожа отеля «Ритц»

Лили тоже понижает голос; она больше не смеется. Рассказывая свою историю, она не отрываясь смотрит Клоду в глаза.

– Лоренцо подстрелили. Как и одного нациста. Из них двоих выжил только он. Мы не знали, что делать с Лоренцо, поэтому я позвала Бланш. Мы прятали его в кафе за углом. Бланш сказала, что мы могли бы поселиться в «Ритце»; он мог бы отдохнуть здесь. Еще она позвала врача. Он дал Лоренцо морфий, а потом мы зарегистрировались как новобрачные. Бланш, она… она убедилась, что тебя не было рядом, когда мы заселялись. Она постаралась тебя отослать.

– Да, я в курсе. – Клод дрожит от гнева и ужаса. Насколько ему известно, это первый случай, когда «Ритц» приютил преследуемого нацистами члена Сопротивления. Немцы, должно быть, стучатся в двери по всему Парижу, разыскивая этого человека. А он здесь. В отеле Клода.

И Лили вовлекла в это дело Бланш.

– Как ты посмела просить Бланш о помощи? – Клод слишком зол, чтобы быть осторожным.

Лили только пожимает плечами.

– Ей нельзя доверять, Лили. Мне неприятно говорить это о собственной жене, но она так пьет… Я знаю, почему она пьет, и не виню ее. Но Бланш, она как ребенок, который отказывается взрослеть! А эти ваши развлечения и кутежи! Как, черт возьми, вы умудрились еще и с Сопротивлением связаться!

Лили снова садится на кровать, стараясь не потревожить Лоренцо, который только что задремал.

– Не сердись на Бланш. Это все я. Я клянусь, что она… раньше она никогда не делала ничего подобного, ничего опасного. Я была в отчаянии, понимаешь? – Глаза Лили наполняются слезами, и она начинает вытирать нос рукавом. Клод не может этого допустить. Он нехотя протягивает ей свой носовой платок. – В отчаянии, – повторяет Лили. Ее узкие плечи сотрясаются от рыданий, большие глаза смотрят на него с раскаянием. – Бланш – мой друг, очень хороший друг. Я люблю ее и хочу, чтобы она была в безопасности. Хочу того же, что и ты. Но между тобой и мной есть разница, Клод. – Слезы вдруг высыхают, взгляд становится подозрительным, и эта перемена пугает Клода.

– Какая?

– Я знаю Бланш. Знаю ее по-настоящему. Не то что ты. Но, как и ты, я не хочу, чтобы ей причинили вред. Я обещаю, что больше не подвергну ее опасности.

– Хорошо. Как он там? – Клод не может не беспокоиться: Лоренцо стонет даже во сне.

– С ним все будет в порядке. Но его нельзя беспокоить.

– И как долго?

Она пожимает плечами.

– Два дня. Может, три.

Клод шагает взад-вперед по комнате, а Лили пристально следит за ним, все еще держа пистолет в пределах досягаемости. Клод не обращает на нее внимания. Он думает. Еще одна посылка для Мартина – можно позвонить, сказать, что у него на две посылки больше, чем нужно. Сможет ли Мартин забрать их?

Этот код они разработали несколько месяцев назад. «Посылки» – те, кого нужно спрятать. «Пакеты» – те, кого нужно разоблачить. Бушели яблок обозначают передвижение войск. Овощи – немецкое Верховное командование. С особым удовольствием они подобрали кодовое слово для Геринга – «картофель».

Вот игра, в которую играл Клод. Вот что позволяло ему ходить с высоко поднятой головой и чувствовать себя настоящим французом; вот к чему призывал его ночной телефонный звонок. Он не бежал, как думала Бланш, встречаться с любовницей. Нет, он бежал – сгорая от нетерпения, как влюбленный, – на встречу с Мартином, которому удалось вовлечь в игру еще нескольких директоров отелей. Благодаря «бизнесу» Мартина по доставке продуктов из Швейцарии они могли передавать важные сведения, собранные в отелях, союзникам. Все начиналось просто с обмена информацией.

Теперь дело дошло до людей. К счастью, в «Ритце» были очень большие шкафы – как и в большинстве отелей, которые нацисты оставили открытыми.

Женщины – Мишель и Симона – были всего лишь прикрытием (Клод подозревал, что обе вовлечены в другие, более опасные операции, когда не висят на шее у него или у Мартина, но не задавал лишних вопросов – это было одно из главных правил их группы). Обычно нацисты были настолько ослеплены красотой девушек, что не обращали никакого внимания на то, что обсуждали Клод и Мартин за столиком кафе, или в клубе, где играют джаз, или на скамейке на набережной Сены. А потом французы уходили, обняв француженок. Ничего необычного; немцам и в голову не приходило преследовать такие парочки.

Никто не должен знать, что, оказавшись наверху, в квартире Аузелло, Клод и Симона спали в разных постелях, и она всегда уходила до рассвета. Не то чтобы Клод не мог заняться любовью с этой женщиной – она дала ему понять, что согласна. А он почти каждую ночь был достаточно возбужден – возбужден игрой, в которую они играли, ударами, которые они наносили бошам.

Но Клод дал Бланш слово во время того разговора в кабинете перед отъездом в Ним. До этого он ничего ей не обещал, поэтому не испытывал чувства вины за свои интрижки. Теперь все иначе; он взял на себя новые обязательства перед этой уязвимой, неуравновешенной женщиной. Хотя его беспокоило, что она думает, будто он спит с другой, Клод испытывал извращенное удовольствие от того, что на самом деле не делал этого. Даже во время войны.