Госпожа победа

— И я даже скажу, что это за момент, полковник, с точностью до суток: двадцать шестое мая! До этого дня от нас требовали возбуждать как можно больше уголовных дел против «советских военных преступников», широко освещать кампанию… А в этот день — как отрезало. И обратное указание: как можно строже соблюдать законность, как можно меньше суровых наказаний… По фактам убийств военнопленных и гражданских было вынесено три смертных приговора — и все три пересмотрены с заменой на пожизненное заключение. А ведь один случай совершенно жуткий: насилие над несовершеннолетней и убийство — заметали следы. Офицер, запретивший солдатам убить подонков на месте, теперь локти грызет. Думаете, только у вас болит голова обо всем этом? Она болит у всего юстотдела. Двадцать шестого проклюнулась какая-то надежда на мирное урегулирование — и вот пожалуйста, пленных уже не трожь, вчерашние военные преступники невинней овечек, а погань вроде Яши Кивелиди заправляет всем, потому что порядочному юристу защищать красную сволочь застерво…

— Я понял, Юрий Антонович… Спасибо вам.

— Вот уж действительно не за что…

— Наш разговор был для меня весьма интересен и содержателен. Я узнал для себя много нового.

— Не сомневаюсь. У вас на лице написаны ваши мысли. Вы обдумываете сравнительные тактико-технические характеристики закона и дышла.

— Верно, — усмехнулся Верещагин.

— Позвольте на правах старшего по возрасту сказать вам одну вещь…

— Да.

— Человек приходит в юриспруденцию с массой иллюзий. Но очень скоро расстается либо с ними, либо с юриспруденцией. Это всегда кризис для юриста — в первый раз столкнуться с тем, что закон не всемогущ и часто несправедлив. И очень важно в этот момент помнить, что закон все же лучше беззакония. Что в противном случае восстановится право большой дубинки. Арт, сейчас вам трудно это принять сердцем, я знаю, но поверьте: вам просто не повезло, ваш случай — одна из тех осечек, которые неизбежны. Чаще, во много раз чаще именно с помощью закона удается восстановить справедливость. Наказать виновного, оправдать невиноватого. Вам не повезло, вы со своей женой оказались на той чаше весов, которая легче… Смиритесь.

— Не разбив яиц, не приготовишь яичницы, — черным голосом сказал Артем. — Париж стоит обедни. Лес рубят — щепки летят.

— Да, именно так.

— Что ж, Юрий Антонович… Вы, наверное, правы. Скорее всего, вы правы. Постараемся наплевать и забыть.

— Это самое разумное.

Верещагин отсчитал стоимость ужина и чаевые, вложил деньги в книжку меню. Они встали из-за стола. Голубоглазый японец открыл меню, профессионально сосчитал купюры, одним движением пролистав стопку, улыбнулся и сказал «Аригато».

Выйти из кондиционированного ресторана на улицу было все равно что нырнуть в море теплого киселя из розовых лепестков. Пепеляев вспотел мгновенно.

— До свидания, господин полковник. Если что-то будет нужно — я к вашим услугам.

— Спасибо, — Артем задыхался. — Спасибо…

* * *

Итак, вновь Дворец съездов, длинный дубовый стол, знакомые все лица.

— Товарищи! — сказал ведущий заседание Политбюро Тугодум. — На повестке дня у нас два вопроса, товарищи. Первый вопрос: выборы Генерального Секретаря ЦК КПСС. Второй вопрос — отношения с братскими социалистическими странами в свете событий на Черном море. По первому вопросу: на сегодняшний день есть кандидатура товарища Молодого.

Молодой почувствовал, как по спине у него ползут нервные паучки. На мгновение представилось: проклятый бес-искуситель из ОСВАГ все-таки сдал его ставропольские похождения кагэбэшникам, и сейчас его здесь, на этом столе распнут, как распяли не столь давно — боже, уже почти как месяц назад! — Пренеприятнейшего, его протектора и наставника.

Самое противное в ставропольской истории было не то, что он впутался в игры местной торговой мафии, а то, что, пытаясь выпутаться из них, он воспользовался помощью одного человека, который после всего представился ему сотрудником ОСВАГ и начал вербовать. За прошедшие годы Молодой стал седоватым и лысоватым, и куча оправданий и оговорок была навалена им на этот эпизод, чтобы замаскировать один простой факт: он таки был завербован.

Четырнадцать лет о белогвардейцах не было ни слуху ни духу. Молодой уже понадеялся было, что о нем просто забыли. Конечно, он знал, что такие организации, как ОСВАГ, никогда и ничего не забывают. Он это знал, но приятно было утешать себя тем, что все-таки, может быть, о нем забыли.

Не забыли-таки. И напомнили о себе весьма ощутимо. Тем же вечером его жена обнаружила в почте конверт, в котором содержались:

а) фотографии Лиды — жена партийца, без пяти минут генсека, узнала женщину, приходившую репетировать с их дочерью на фортепиано, и мальчик, стоявший рядом с Лидой на этих фотографиях, подозрительно был похож на ее мужа (чтобы не оставалось сомнений, там же была и школьная фотография Молодого);

б) подробный рассказ о том, как эта Лида поживает. Особенный акцент делался на то, что и она, и мальчик получают от неизвестного доброжелателя из Москвы подарки к дням рождения и к Новому году.