Госпожа поневоле или раб на халяву [СИ]

— Ну, вам простительно не знать, — усмехнулась старушка. — Вы еще слишком молоды… мать Анжельены в юности очень увлекалась модной на тот момент любовной историей некой французской аристократки. Было выпущено несколько книг и даже фильмов, многие сходили с ума по этой литературной героине. И звали ее Анжелика. Маркиза ангелов — это, если я не ошибаюсь, прозвище, как-то связанное с тем, что девушка стала любовницей главаря парижских карманников и бандитов, сами себя называющими ангелами. Если я, конечно, ничего не путаю… каюсь, в те годы я тоже не избежала всеобщего увлечения, но это было так давно… Анжеликой, подобно сотням других поклонниц, мать девочку не назвала, решила быть оригинальной. В результате Анжельена саботирует собственное имя примерно с момента, как научилась его выговаривать. И даже родителям иначе как на «Алену» не откликалась с младенчества.

Хаискорт! Фильм, где бандиты называют себя ангелами, а любовница их главаря носит тоже имя, что и мышь… надо было посмотреть обязательно. Но раз в этом мирке это просто имя, к тому же довольно распространенное, от обвинений в обмане меня, любимого, мышь оправдана… Но вместо того, чтобы кормить меня, голодного, она смылась в свою мастерскую!

— А вы знаете Алену с младенчества? — я направился в сторону кухни, и, как ожидалось, бабулька пошла следом за мной. Теперь оставалось воззвать к ее совести и соблазнить приготовить мне что-нибудь поесть.

— Нет, молодой человек. Только со старших классов, где я преподавала химию ее двоюродному брату. На тот момент Анжельена была уже совершеннолетней и вполне самостоятельной. Алексей жил с ней два года, потому что его родители работали за границей, и девочка поневоле выполняла все их функции. Справлялась, надо сказать, на удивление хорошо. За два года Алексей из балбеса, не умеющего задуматься о чем-то сложнее компьютерной игрушки или банки пива, превратился в вполне разумного и самостоятельного молодого человека. Кстати, в данный момент он уже заканчивает аспирантуру и живет в другом городе.

Тут старушка вдруг замолчала, и глянула на меня пронзительно.

— Хотите совет, Владис?

Пока она говорила, я включил плиту, поставил сковороду на конфорку, потянулся за яйцами, но пожилая леди протянула мне бутылку с маслом. Задумчиво крутя эту бутылку в руках и поглядывая на раскаляющуюся сковородку, я кивнул:

— Конечно, хочу.

— Если вам небезразлично отношение Анжельены, на десять минут забудьте о своем голоде. Поверьте, этот подвиг вам вполне по силам, не смотря на то, что мужчина и его желудок — братья по оружию и отношению к жизни. Пойдите к ней, и скажите, что не хотели ее задеть или обидеть, просто очень удивились. Вот увидите, результат вам понравится, — бабуля отобрала у меня масло и яйца и подтолкнула к двери, добавив напоследок: — Справитесь с этим архисложным и архиважным делом, и добро пожаловать ужинать. А уж покормить голодного мужчину я в состоянии. Идите.

Глава 10

Алена.

Я сидела и дулась. Нет, не так. СИДЕЛА и ДУЛАСЬ!

Знаю, что глупо. Знаю, что по-детски. Ну и… идите все к ангелам! Достали… и вообще. Вот. И нечего было на меня с такой злостью смотреть, как будто я его нарочно обманула, предала и подставила, и… а сам! Имя ему не понравилось! Как будто я от него в восторге, блин!

Уфффф… нет, так не пойдет. То есть пойдет, но куда-то не туда. Надо поработать, вот. Сразу станет легче, проверено.

Я вылезла из-за обжиговой печки, в уголке за которой старательно дулась на жизнь в целом и рогатых гадов в частности, и задумчиво обозрела рабочий стол. Что бы мне тут… поработать?

Только нацелилась на лилово-сиреневый, загадочно-полупрозрачный и восхитительно неправильный обломок аметистового кристалла… Перед глазами замелькали картинки одна интереснее другой, в кончиках пальцев появилась знакомая сладкая дрожь, обиды, глупости, имена, черти, мир… все отступило на второй план, и… и тут раздался стук в дверь.

— Ага! — отозвалась я, нежно перебирая пальцами по неподражаемому излому на лиловой грани.

В мастерскую тихо просочился представитель второго плана, и нагло устроился на первом, вернее, на заднем — практически у меня за спиной:

— Я свое длинное имя тоже не очень люблю, — сообщил он мне, нахально протянув руку и взяв кристалл. — Красивый. А что ты с ним делать будешь?

— Не знаю пока, — я улыбнулась. Аметисту, или Владису, непонятно. — Не называй меня так, пожалуйста. Оно… противное. Имя. Знаешь, как карамелька, провалявшаяся в буфете лет тридцать. Она пропахла пылью, одеколоном и мышами, у нее полинявший замусоленный фантик с остатками блескучей позолоты. Тебя угощает какая-нибудь пожилая родственница, и отказаться нельзя, и съесть это невозможно. Брррр! — меня передернуло, как всегда при звуках моего имени. Только Эмма Львовна умела произносить его так, что это не вызывало ощущения тошноты и приторности. Только она. И только ей я это позволяла. А чертенок…

— И знаешь… мне было обидно, что ты взглянул на меня, как на этого своего… действительно обидно, — я обернулась и посмотрела ему в глаза.