Госпожа Рекамье

Ее грубые и неправильные черты были мужескими, как и звук ее голоса. Когда она носила женскую одежду (что случалось не каждый день), то надевала некий костюм, ни тот, который она, должно быть, носила в дореволюционной молодости, ни тот, что вошел в моду при Империи: он состоял из просторного платья с двумя карманами и чепца с отворотами; ее никогда не видели в шляпе… И все же даже людям, не ведающим о ее состоянии, было невозможно не узнать в ней в пять минут знатную даму. Чувствительность и возвышенность ее души проявлялись даже под грубостью ее повадок… Она была хорошо образованна, прекрасно владела английским языком и много читала. Да что там! Она печатала; велела установить пресс в замке Дампьер и была хорошим наборщиком.

Что до игры, г-жа Ленорман, разумеется, об этом не говорит, но все знали, что герцогиня де Люин спускала огромные суммы, тем легче, что она финансово поддерживала своих менее состоятельных партнеров. Талейран ценил ее ум, а также либерализм: он был завсегдатаем на улице Сен-Доминик, где «столы для игры в вист, крепс и бириби» не пустели всю ночь, под наблюдением челяди, работавшей в четыре смены…

Она сразу прониклась нежным чувством к Жюльетте, которую называла «красавицей», виделась с ней каждый день по получасу, водила в театр, делала ей очаровательные маленькие подарки и ценила умиротворяющее воздействие ее присутствия на взбалмошную и больную душу ее снохи. Эта связь оказалась прочной: до самой смерти герцогини де Люин в 1830 году Жюльетта получала от нее живые и пикантные записки. Эта знатная дама без всяких предрассудков оценивала прочих членов своего клана, прекрасно разбираясь в движущих мотивах и пороках каждого из них. Когда она называла Матье «большим дуралеем», Жюльетта наверняка улыбалась…

Лионское изгнание ознаменовалось еще одним знакомством — с поэтом и христианским философом Пьером-Симоном Балланшем. Его представил г-же Рекамье Камиль Жордан, и сын печатника с первого взгляда влюбился в белую Жюльетту. Он посвятит ей всего себя, всю свою жизнь и все свои помыслы. Он был старше ее на год и, несмотря на малопривлекательную внешность (у него была атерома на лице), выказал себя невероятно верным и преданным даме, которую избрал для себя на всю жизнь: едва вырвавшись от своей семьи, он приедет к ней и станет жить рядом. О нем говорили, что он был ее «домашним Платоном»: справедливее не скажешь. Этот целомудренный и стыдливый влюбленный станет в некотором роде нравственным опекуном Амелии, ее приемным отцом. Он по-прежнему будет заниматься творчеством (мало известным), которое, по мнению Эррио, причислило его к «лионским метафизикам»: «Их мысли были окутаны туманом, который порой делал их совершенно непроницаемыми, и уж конечно руководствовались они не чистыми традициями французского духа. Зато они отличались глубокой оригинальностью, и поэзия, очень нежная и проникновенная, сглаживала извилистость их мысли, смягчала нюансы их языка: их не всегда можно понять, но всегда подпадаешь под их обаяние…» К сведению любителей: его «Палингенез», который принес ему членство во Французской Академии, был опубликован в 1830 году.

Г-н Балланш обезоруживал своей доброжелательностью и наивностью. Будучи представленным г-же Рекамье, он на следующий же день нанес ей визит. В разговоре на бытовые темы он с трудом подбирал слова, но о философии, морали, политике и литературе говорил необычайно увлекательно. Всё портила маленькая деталь: его туфли были начищены какой-то ужасно зловонной ваксой, от запаха которой Жюльетте делалось почти дурно. Не выдержав, она робко намекнула гостю на это обстоятельство. Балланш извинился, вышел в прихожую и вернулся уже без обуви.