Госпожа Рекамье

Узнав, что в палате депутатов снова поднимался вопрос о запрете на возвращение изгнанной королевской семьи, Шатобриан написал другой памфлет, который, вопреки ожиданиям, расходился еще лучше предыдущего. Герцог де Дудовиль писал Жюльетте:

Это настоящий подвиг, как смело — опубликовать подобное произведение и сорвать овации роялистов, бонапартистов, либералов, даже республиканцев, не тревожась о правительстве, которое половины бы этого не потерпело в газетах любой окраски. Сен-Жерменское предместье было единственной силой, которой страшился Бонапарт, а г-н де Шатобриан — та сила, которой больше всего боится правительство.

После такого успеха Шатобриан решил вернуться в Париж. Благородный виконт еще слишком живой, чтобы наслаждаться сладкой негой отставки: конечно, он работал над своими «Записками», но он готов в очередной раз их забросить, лишь бы только представилось развлечение, а еще лучше — сражение, на которое можно идти в открытую. Вскоре ход событий предоставит ему такую возможность.

Арененберг, Коппе: поездка-паломничество…

26 марта 1832 года, в долгожданный день возвращения масок и карнавала, весь Париж в ужасе содрогнулся, когда его облетела страшная весть: холера! В памяти оставались далекие воспоминания о средневековой чуме, но было ровным счетом ничего не известно о новой каре, вышедшей из дельты Ганга в 1817 году, которую прозвали «европейской холерой» и которая медленно, беспощадно и без всякой логики охватывала Европу. В Париже она взорвалась подобно бомбе. В один месяц умерло тринадцать тысяч человек. Первая волна выкосила самые бедные и нездоровые кварталы столицы. После передышки — вторая волна эпидемии, накрывшая остальных…

Всеобщее ошеломление: никто не знает, желая родным доброй ночи, кто из них к утру останется в живых. Г-жа де Буань, оставившая в своих мемуарах потрясающие страницы об этих ужасных днях, говорит, что «из дому не выходили, не приведя в порядок свои дела, ожидая, что тебя принесут с прогулки умирающим». Когда паника первых дней улеглась (из-за слухов об отравлении в одном квартале вспыхнули беспорядки, приведшие к резне), общество неслыханным образом сплотилось.

Город, пораженный недугом, в котором ничего не понимал и принимал его с античным фатализмом (большинство врачей ничего не смыслили в инфекционных заболеваниях!), принимал меры, чтобы ухаживать за больными, вывозить и хоронить трупы. Катафалков и гробов не хватало, использовали тяжелые телеги для перевозки мебели, превращали дома в больницы, оборудовали пункты первой помощи на каждом углу. Врачи, священники, молодые люди доброй воли, дамы-патронессы не считались с расходами: любезный герцог де Роган, кардинал-денди, умрет, выхаживая больных… Власти делали, что могли, принцы нарочито посещали больных, утешали их. К несчастью, сопровождавший их премьер-министр, Казимир Перье, тоже подхватит заразу…

Г-жа де Буань жила как все, в своем кругу: заботилась о гигиене в доме, присматривала за своим окружением и вела внешне обычную жизнь. Шатобриан рассказывает: «Каждый продолжал заниматься своими делами, зрительные залы были полны. Я видел пьяниц, сидевших у дверей кабаре, пивших за маленьким деревянным столиком и провозглашавших, поднимая бокал: „Твое здоровье, Холера!“ Холера оказывалась тут как тут, и они валились мертвыми под стол. Дети играли в холеру».

Вместе с эпидемией в оборот вошло выражение «синий ужас», вызванное цветом трупов. Именно это испытывала Жюльетта, которая, в отличие от своей подруги Адели, не умела бравировать и не скрывала своего страха. Она чувствовала «непреодолимый и почти суеверный ужас» перед холерой, пишет ее племянница. Словно предчувствовала свою судьбу… Улица Севр сильно пострадала, и Жюльетта предпочла оттуда уехать, поселившись у г-жи Сальваж, которая, находясь проездом в Париже, жила на улице Пэ. Жюльетта бы не преминула, при первой возможности, удалиться из столицы, бежать от ее зловония с примесью хлора…