Госпожа Рекамье

К несчастью, едва они отошли в мир иной, как для них настала долгая пора незаслуженного забвения. Началась она с серии осложнений и мышиной возни, клубок которых распутал Морис Левайян. В общем, «Замогильные записки», каковы бы ни были предосторожности, принятые душеприказчиками писателя (к счастью, к ним принадлежали Шарль Ленорман и Ампер), стали добычей хищного издателя Жирардена, который расчленил их, чтобы опубликовать частями в газете. Нерегулярная и недобросовестная публикация привела к результату, обратному ожидаемому: вместо триумфа обезображенные «Записки» познали сомнительный, скандальный успех, полный противоречий, на первый план вышли основные недостатки автора. Злой язык и раздутость стиля разожгли еще свежие обиды и злобу, скрыв под собой красоту и размах планов Шатобриана. Он надолго стал жертвой этой поспешной и уродливой публикации. Первую попытку реабилитации «Записок» предпринял Эдмон Вире в конце XIX века, но ее оказалось недостаточно: пришлось ждать, пока великодушие и терпение Левайяна ознаменуются появлением после Второй мировой войны «издания Века», чтобы мы могли оценить посмертный шедевр Рене.

Были еще отягчающие обстоятельства: во второй половине XIX столетия к отцу-основателю романтизма относились сурово и даже несправедливо, и если не считать двух молодых критиков — Шарля Монсле и Луи де Ломени, все литераторы поспешили свести с ним счеты; даже бывшие его ученики, во главе с Сент-Бёвом, поторопились после его ухода отмежеваться от довлеющего над ними патриарха, иго которого они в прежние времена терпели и обаянию которого поддавались. Третья Республика, как можно догадаться, не стремилась извлечь из чистилища министра от «крайних» и защитника законных прав на престол. И тут тоже потребовалось время, чтобы наконец посмели восхищаться и любить этого человека, «его великолепие, его убогость и его химеры», как говорилось в заглавии работы одного из его последователей.

Пока Жирарден кромсал «Записки», наследники госпожи Рекамье боролись на несколько фронтов, защищая память о ней: им пришлось смириться с публикацией книги, которую посвятил ей Рене и которую она не хотела выносить на суд публики, но, что важнее, им пришлось остановить печатание тем же издательством писем Бенжамена Констана, копию которых, вместе с разрешением на публикацию, Жюльетта неосторожно передала проныре Луизе Коле. Им это удалось после весьма неприятного процесса, заручившись поддержкой сводной сестры Бенжамена.

Последние распоряжения Жюльетты в том, что касалось ее бумаг, были четкими и осмотрительными: она различала то, что можно сохранить, то, в чем она полагалась на усмотрение ее наследницы, госпожи Ленорман, и то, что надлежит уничтожить, «сжечь, не читая», в присутствии ее душеприказчиков, самый усердный из которых, Поль Давид, поспешил исполнить последнюю волю госпожи Рекамье, несмотря на уговоры Амелии. Получив остальное — около дюжины тысяч листков, ныне хранящихся в Национальной Библиотеке, госпожа Ленорман сумела сохранить это наследие. Она устояла перед настойчивостью герцога де Брольи, который хотел вытребовать себе письма госпожи де Сталь к подруге, чтобы, выполняя волю своей покойной супруги Альбертины, навсегда оградить их от общественного любопытства. Умиротворяющее влияние Гизо, который развел обе стороны, помогло уладить этот неприятный спор.

Под постоянной угрозой злоупотребления, нескромности и извращения памяти Жюльетты госпожа Ленорман приняла мужественное и осторожное решение: предотвратить любое предприятие такого рода, опубликовав самой те из бумаг и писем своей тетушки, которые она считала подходящими для этого.

Мы уже высказали наше мнение по поводу выбора Амелии. Тем не менее она сумела сохранить и передать потомству то, что Жюльетта доверила ее здравому смыслу и любви. Именно благодаря ее бдительности и уму ее потомков мы получили возможность независимо судить и говорить сегодня о необыкновенной женщине, рядом с которой ей было суждено вырасти.

Париж — Фонтаниль. 1980–1986 гг.

ЗАВЕЩАНИЕ ГОСПОЖИ РЕКАМЬЕ ОТ 18 АПРЕЛЯ 1846 ГОДА

Составлено в присутствии госпожи Жанны Франсуазы Жюли Аделаиды Бернар, вдовы Жака Рекамье, проживающей в Париже в Аббеи-о-Буа по улице Севр.

Находясь в здравом уме и твердой памяти, в чем могли убедиться нотариусы и свидетели по ее разговору, названная особа продиктовала нотариусу в присутствии свидетелей свое завещание.