Госпожа сочинительница

«Соня меня очень любит, и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает. Веселья — простого — у меня, кажется, не будет никогда, и вообще это не мое свойство. И радости у меня до глубины — нет. Не могу делать больно и не могу не делать…» — писала она в письме-объяснении.

Два солнца стынут — о господи, пощади! —
Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама? —
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.

Отношения Марины с Парнок были очень даже непростыми. Старшая подруга (а Софья была не только на семь лет старше Марины, но вообще во всем взрослее) оказалась не меньшим тираном, чем младшая. «Она отталкивала меня, окаменевала, ногами меня топтала, но — любила», — писала Марина в дневнике. Следовало ожидать, что когда отношения эти разорвутся (если вообще разорвутся), то именно по ее возмущенной инициативе. Однако все произошло по-другому.

Как-то раз Марина вернулась с дружеской литературной вечеринки, куда не пошла Софья, сославшись на нездоровье, и, открыв дверь в квартиру подруги, попала в классическую в своей тривиальности житейскую ситуацию: на постели, которую делила с Софьей она, теперь сидела другая женщина(опять эти слова, но никуда от них не деться!) — какая-то толстая, черная, показавшаяся Марине отвратительной и вызвавшая такой приступ брезгливости, что она бежала из дома Парнок почти в панике, зная, что больше не вернется туда никогда.

Сегодня часу в восьмом.
Стремглав по Большой Лубянке.
Как пуля, как снежный ком.
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех.
И кто-то высокий — рядом!
Вы были уже с другой.
С ней путь открывали санный.
С желанной и дорогой, —
Сильнее, чем я, — желанной.
— Oh, je n’en puis, j’touffe!

[30] —Вы крикнули во весь голос.
Размашисто запахнув.
На ней меховую полость.
Мир — весел, и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь.
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт.
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд —
Не более — вслед глядела.
И гладила длинный ворс.
На шубке своей без гнева.
Ваш маленький Кай замерз.
О Снежная королева!

Эту обиду, этот грубый разрыв — Марина характеризовала его как «первую катастрофу» в своей жизни — она не простила до конца дней своих. Однако как странно… Буквально за несколько дней до смерти Марина вдруг увидела во сне Софью Парнок, которая давно уж умерла.

Софья была не одна, а с тойженщиной. Они вместе и Марина ехали в поезде, в одном вагоне. Даже во сне Марина была уязвлена этой встречей. Ей снилось, она перешла от Софьи и той, другой, в какой-то плохонький, обшарпанный вагон и больше к ним не возвращалась.

Софья умерла своей смертью. Марина покончит с собой…

Что и говорить, покойники никогда к добру не снятся, даже дорогие!

Так закончился этот безумный и эпатажный роман двух поэтесс. И Марина немедленно, словно заглаживая свою вину перед Сергеем, перед мужчиной, которому она изменила с женщиной, бросилась… О нет, не письма ему, молящие о прощении, строчить! И не к нему поехала. И не сделалась самой истовой прихожанкой ближайшей церкви, не отбивала лба перед иконами, грех искупая.

Она бросилась сразу в два новых романа! На сей раз эта эквилибристика чувств (выражение самой Марины) осуществлялась ею одним махом с двумя мужчинами. Правда, один роман был некоторым образом платонический — на деле, хотя и пылкий — сердечно. Второй воплощался как духовно, так и физически.