Госпожа страсти, или В аду развод не принят

– А нет подвоха – все честно. Я предложил Ивану купить крупную корпорацию за Уралом, мол, в Москве смысла нет бизнес делать, там все пироги уже порезаны, только крошки остались, а здесь – море перспектив. Я хотел, чтобы ты перестала тащить на себе то, что повисло бременем, и только чувство долга тебе не дает бросить. Вот так. Теперь Иван уедет, а я останусь, – Егор не отрывал взгляда от дороги, а Марина не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на него. Опять он пытался ей помочь, облегчить жизнь…

– Егор, я ее почти развалила, корпорацию твою… – со вздохом призналась Марина, глядя на дорогу.

– Детка, да гори она синим огнем, эта чертова корпорация! Мне не это важно. Я хочу, чтобы ты перестала чувствовать себя виноватой передо мной, чтобы жила спокойно, понимаешь? – Егор остановил машину и повернулся к жене. – Детка, нельзя навешивать на себя все и самой везти, ты надорвешься, понимаешь? У тебя и так здоровье не очень, и нервы совсем ни к черту, ты скоро сорвешься и в больницу угодишь, ну, пожалей ты меня или хоть Хохла своего, раз уж себя не хочешь!

– Егор, это напрасный разговор, ты ведь знаешь, – устало сказала она, уронив голову на скрещенные на бардачке руки.

– Знаю, – вздохнул он, обнимая ее и дыша в шею. – Девочка ты моя бедная, как же достается тебе в жизни…

– Не жалей меня, ладно? – Марина повернула к нему лицо и поцеловала в губы, обвивая его шею руками. – Я так тебя люблю, родной мой, если бы ты мог почувствовать… Я соглашусь на все, чего ты от меня потребуешь, лишь бы только быть с тобой хоть иногда…

– Не плачь, детка моя, не заставляй меня жалеть о моем приезде. Я и так ругаю себя за вчерашнее, за то, что не смог удержаться от соблазна и заставил тебя пойти на безумство… Родная моя, успокойся… – Поцелуи стали чаще и жарче, Коваль поняла, что сейчас произойдет, и была даже рада этому… и Егор не разочаровал, как всегда.

…Домой она попала только часа в четыре, там уже полным ходом развернулась паника, озверевший Хохол орал на телохранителей так, что даже Марине стало страшновато. Сева и Гена, опустив глаза, стояли посреди двора, а разъяренный Женька, поддерживая загипсованную руку, метался мимо них взад-вперед, изрыгая матерную брань. Судя по стоящим во дворе машинам, до крыш заляпанным грязью, охрана только что вернулась откуда-то. Не приходилось сомневаться, что взбешенный отсутствием Коваль Хохол всю ночь гонял проштрафившихся пацанов по городу, заставив обшарить все.

– Что за шум? – поинтересовалась Марина, привалившись боком к воротам, открытым настежь, и Хохол, резко обернувшись на голос, даже в лице изменился:

– Ты… где ты была всю ночь?!

– А тебе не все равно? – холодно спросила Коваль, отделившись кое-как от столба и направляясь в дом. Женька рванул следом, перехватив ее здоровой рукой уже в прихожей и прижимая к стене:

– Ты что?! Посмотри, на кого ты похожа!

– Забылся? Убери руки, иначе пожалеешь, – прошипела Коваль, понимая, что не может, просто не может сказать ему, с кем и где была всю ночь и полдня.

– Я чуть с ума не сошел, ну почему ты такая жестокая? Ведь позвонить могла, сказать, что не приедешь, я бы и молчал…

Ей стало стыдно за свое нежелание думать о ком-то, кроме себя.

– Жень, прости… я совсем забыла… – пробормотала она, раскаиваясь, и ткнулась лбом в грудь Женьке. – Не сердись на меня…

– Иди поспи, ведь еле шевелишься… нагулялась… – в голосе Хохла уже не было злобы, скорее обида.

Она с трудом приняла душ, смыв с себя запах Малыша, его прикосновения, его поцелуи. Завалившись на постель в чем мать родила, Коваль с наслаждением растянулась на прохладном шелковом покрывале и мечтательно уставилась в потолок. В такой позе ее и застал Хохол, замкнул дверь и начал раздеваться.

– Ты чего? – удивилась она, наблюдая за ним.

– А ничего, – процедил он. – Помоги мне, рука застряла.

Марина стянула с него майку и бросила на пол.

– И дальше что?

– Не знаешь?

– Ну почему, догадываюсь, конечно, просто как-то странно…

– Странно, говоришь? А валиться в койку с первым встречным не странно?

– Откуда такая информация? – спокойно поинтересовалась она, подвигаясь и давая ему возможность лечь рядом.

– Сорока принесла, – процедил он.

Марина легла на него сверху и заглянула в глаза:

– Ты злишься?

– Да! Я злюсь, я не просто злюсь – я убить тебя готов, сучка! Ты не понимаешь, да?!

– Жень, ты можешь делать со мной все что хочешь, если тебе от этого полегчает.

– Вот ты всегда так – хвостом повертишь где-то, а потом подставляешься, вину пытаешься загладить, – с досадой сказал Женька. – Ты хоть раз обо мне подумала? Думаешь, я не понимаю, что ты меня не любишь? Понимаю, не совсем ведь дурак, но не могу, пойми, не могу от тебя отказаться, нет у меня ничего в жизни, кроме этой любви…

– Женя, не надо… – Эта фраза всегда напоминала ей о другом человеке, давно исчезнувшем из ее жизни, но оставившем в ней глубокий след, как ожог. О Нисевиче.