Госпожа страсти, или В аду развод не принят

Она кивнула, снова закрывая глаза, и Женька стал читать, запинаясь на трудно рифмуемых местах, и читал долго, почти до вечера, а Марина про себя повторяла многие танка, которые знала наизусть и часто декламировала Егору. Было что-то завораживающее в этих коротких стихах, что-то такое, отчего на душе становилось легко и спокойно. Очень часто Марина обращалась к этой книге, чтобы восстановить равновесие, успокоить себя, заговорить невысказанную боль. И это помогало.

– Может, поешь немного? – предложил Хохол, закрывая книжку. – Давай, киска, чуть-чуть совсем.

Пришлось подчиниться – Дашка, бедолага, готовила каждый день все свежее, привозила сама или отправляла с водителем, но почти все пропадало – есть Марина не могла и не хотела, и никакие уговоры и угрозы не помогали, и доктору пришлось назначить ей альбумин внутривенно. Сегодня ей удалось проглотить немного Дарьиного бульона, и Хохол остался доволен:

– Вот и молодец, моя золотая, так ведь намного лучше, чем в вену колоть. Хоть бы к концу лета тебя отсюда вытащить, чтоб до холодов.

Коваль была с ним совершенно солидарна в этом вопросе, ей самой хотелось скорее выбраться отсюда и оказаться дома, там, где отец, Колька… Но пока это было невозможно, к сожалению. И еще угнетало то, что Егор не может приехать открыто и свободно, Хохол на этот счет был абсолютно безжалостен и непреклонен, пользуясь тем, что Марина не в состоянии сейчас повлиять на его решение.

"Но ничего, вот заговорю – попрыгает он у меня, чертов собственник!"

Так прошла еще неделя, Коваль начала вставать и ходить по палате, но речь не возвращалась. И это ее злило ужасно – мычать было противно, а по-другому не выходило. Однажды днем Хохол, вернувшийся из города, вдруг сказал:

– Знаешь, а ведь вчера суд был…

Коваль резко села, напугав Женьку своей прытью, и вцепилась пальцами в его руку, лежащую на ее колене, накрытом одеялом.

– Да не переживай, все удачно, и без тебя обошлись – брат твой приезжал на три дня, собрал справки о том, что ты в больнице, после операции, что состояние тяжелое, надавил там на кого-то, и все – рассмотрели без тебя. Дали по шесть лет кентам твоим, а Сафонову, ну, из ППС который, семь. Так что – здравствуй, "красная" зона! – мечтательно протянул Женька, потянувшись. – Эх, надо маляву кинуть бывшему нашему участковому, парится он как раз в тех краях, а мне должен остался, так пусть отработает! И потом – есть ведь еще и этап.

Марина сжала его руку и покачала головой, запрещая даже думать об этом, потом потянула его к себе и, закинув на шею руки, поцеловала. Он тоже поцеловал ее, потом поднял на руки и носил по палате, как маленькую, шепча какую-то ерунду на ухо. Коваль пригрелась, прижавшись к его груди, потерлась носом о серую футболку и закрыла глаза.

"А может, и не надо больше никого? Никакого Малыша, явно околачивающегося сейчас со своей молоденькой беременной толстушкой. Он даже не попытался прийти сюда! Что это – нежелание устраивать разборки на моих глазах или просто нежелание что-то менять в своей спокойной и устроенной жизни?" – думала она, прислушиваясь к стуку Женькиного сердца.

Да и стоило ли забивать больную голову этими проблемами, когда вот рядом человек, готовый достать с неба луну, если вдруг она ей понадобится? Да, уголовник, ну и что? Зато точно не предаст и не подставит, уж в этом Марина не сомневалась ни секунды. Живет возле нее в больнице уже больше месяца, возится с ней, ухаживает, терпит истерики и капризы, и, разумеется, ему обидно и зло берет на то, что в конце, как всегда, возникнет Малыш на белом коне и заберет Марину, как свою собственность, и не зависящая ни от кого другого Коваль покорно пойдет с ним, потому что… А почему, правда? Она никогда не задумывалась над этим, просто знала всегда, что так должно быть. Но теперь ей вдруг пришло в голову, что ничем она не обязана Егору больше, его слова о любви – просто слова, не более. Хотел бы быть с ней, так и был бы, выяснив все с Хохлом раз и навсегда, но ведь он этого не сделал, значит, ему так удобнее. А Женька… Он просто был рядом в тот момент, когда был нужен, когда Марина пропала бы без него.

В эту ночь он впервые за все время спал с ней, потому что она не отпускала, вцепляясь в него всякий раз, когда он пытался встать и уйти на свою постель, и наконец он сдался, снял футболку и джинсы и улегся рядом, осторожно обнимая ее.

– Все, я с тобой, спи, киска.

Марину выписали в середине августа, день был мерзкий и дождливый, она ежилась на крыльце, пока недотепа-Юрка разворачивал "Хаммер" так, чтобы хозяйка могла сесть в него и не промокнуть насквозь, потому что взять зонт охранники не додумались, а Хохлу некогда было заморачиваться по этому поводу. Коваль начала немного разговаривать, но некоторые слова произносила с трудом, зато вот мат и ругательства вылетали на удивление четко и ясно, и сейчас, стоя на крыльце, Марина тренировалась в их произнесении. Хохол улыбался изпод своих усиков, слушая, как она в хвост и в гриву костерит и водителя, и охрану.

– Давай, киска, мочи лохов!