Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы

«На мои глаза, во всё время моей острожной жизни, А-в стал и был каким-то куском мяса, с зубами и с желудком, и с неутолимой жаждой наигрубейших, самых зверских телесных наслаждений, а за удовлетворение самого малейшего и прихотливейшего из этих наслаждений он способен был хладнокровнейшим образом убить, зарезать, словом на всё, лишь бы спрятаны были концы в воду. Я ничего не преувеличиваю; я узнал хорошо А-ва. Это был пример, до чего могла дойти одна телесная сторона человека, не сдержанная внутренно никакой нормой, никакой законностью….

Удивляются иногда начальники, что вот какой-нибудь арестант жил себе несколько лет смирно, примерно, даже десяточным его сделали за похвальное поведение. И вдруг решительно ни с того ни с сего, — точно бес в него влез, — зашалил, накутил, набуянил, а иногда даже просто на уголовное преступление рискнул: или на явную непочтительность перед высшим начальством, или убил кого-нибудь, или изнасиловал и пр. Смотрят на него и удивляются».

Повод для удивления может дать и благородное происхождение человека, оказавшегося на каторге. Нередко его чаша оказывается горше, так как «госпожа тюрьмы» уже тут: «Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки; перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом…Это — рыба, вытащенная из воды на песок… И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него вдесятеро мучительнейшее. Это истина… даже если б дело касалось одних материальных привычек, которыми надо пожертвовать…Всякий из новоприбывающих в остроге через два часа по прибытии становится таким же, как и все другие, становится у себя дома, таким же равноправным хозяином… Не то с благородным, с дворянином. Как ни будь он справедлив, добр, умён, его целые годы будут ненавидеть и презирать все, целой массой; его не поймут, а главное — не поверят ему. Он не друг и не товарищ, и хоть достигнет он, наконец, с годами того, что его обижать не будут, но всё-таки он будет не свой и вечно, мучительно будет сознавать своё отчуждение и одиночество».

И всё же положение советских каторжников было неизмеримо тяжелее — многие умирали гораздо раньше, чем могли развиться симптомы Ш. Давайте почитаем вместе «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. Сегодня на них можно смотреть уже и с другой стороны, не как в годы хрущёвской «оттепели» или горбачёвской перестройки. К сожалению, удел мучеников мало чему россиян научил. Демократии (народной) как не было, так и нет. Подлинный же смысл завещания Достоевского, Шаламова, Солженицына может состоять в том, чтобы показать опасный и верный путь превращения Homo sapiens в Homo schizophrenicus. Хочет ли сегодняшняя демократическая (демоническая?) власть остановить эту эволюцию?

Вот выдержки из рассказа Шаламова «Татарский мулла и чистый воздух».

«В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в лагерном забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок поменьше — от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночёвке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, при любых побоях десятников, старост, блатарей и конвоя. Эти сроки многократно проверены….На сон после тяжёлой физической работы на воздухе оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу или стоя. Недостаток сна отнимал больше силы, чем голод. Невыполнение нормы грозило штрафным пайком — 300 граммов хлеба в день и без баланды….

Все знали, что нормы невыполнимы, что заработка нет и не будет, и всё же за десятником ходили, интересовались выработкой, бежали встречать кассира, ходили в контору за справками. Что это такое? Есть ли это желание обязательно выдать себя за работягу, поднять свою репутацию в глазах начальства или это просто какое-то психическое расстройство «на фоне упадка питания»? Последнее более верно.