Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы

«С. 201. Вот наступила весна. И Лена опять заколобродила….Из милиции сообщили, что водит дружбу с ворами. А воры, надо сказать, жили себе не тужили весьма вольготно в нашем районе. Все знали, где притон, знали, куда они относят вещи на продажу, но… никто с ними войну не начинал (шизофрения власти?)».

«С. 203. Глазастая Фроська в раннем детстве была уморительно хорошеньким ребёнком. Льняные кудряшки, пухленькие щёчки — ангелочек, а не дитя!

Кончила своё «образование» в детдоме в ранге профессиональной воровки. Дело, между прочим, обычное…

С. 205. Воровские дела были после бегов самым тяжёлым наследием прошлого. Очень часто бега сопрягались с кражами».

(Сегодня и неспециалистам становится ясно, что бомжевание — это одна из масок шизофрении. Но ведь и склонность к воровству — не исключение, как и другие черты поведения, определяемые обществом как аморальные или антисоциальные).

Ещё более поражает то, что детский дом выполняет функции филиала психиатрической больницы. Основная идея моего повествования, была гениально предусмотрена Ларисой Мироновой:

«С. 157. Если кто-либо из детей жаловался на плохое самочувствие, директор, как врач по совместительству, назначала: принять таблетки и полежать. Все без исключения получали в больших дозах аспирин и аминазин (или его аналоги), кое-кого отправляли в медпункт на укол магнезии — чтоб не шалил… Я тогда ещё не представляла, сколько «хроников» в нашем детдоме! Больных, ни разу не получавших полноценного лечения».

«С. 165. У детдомовцев рано появляется желание обзавестись семьёй, надёжной половиной». Но вместо подлинных отношений они чаще попадают впросак и в главный офис психиатрической больницы.

«С. 166. — Аборты в пятом-шестом классе — это катастрофа! — возразила я. — Нора говорила, что в прошлом году делали трём девочкам. Это же преступление!

Матрона: — У них должен быть рефлекс на страх наказания, ясно?

— Ну хорошо, до пятнадцати лет мы стоим над ними с кнутом. А потом, когда они выходят в самостоятельную жизнь, первое, чем начинают в охотку заниматься — как раз тем, что раньше было запрещено. И плодятся детишки без роду-племени…Это дело?»

Все страницы книги Мироновой исписаны сценами неукротимой детской жестокости. Но ведь безрассудная агрессивность служит докторам указанием на скрытую или явную шизофрению…

Вместе с тем деятельность честного передового педагога в детском доме (а в обычной школе?) — это не только движение по тонкому льду. Он чувствует себя инородным телом, агентом или шпионом, которого будут рано или поздно «обезвреживать»…

«С. 220. Дошла до редакции журнала «Человек и закон». Меня долго посылали из одной комнаты в другую, наконец я встретила как раз того, кто занимался детскими домами и детьми, лишёнными родительского попечения… После разговора с этим типом, откровенно циничным и безоглядно самоуверенным в расчёте на полную безнаказанность. Я шла, как помоями облитая. Как это? Я тут из кожи лезу вон, стараюсь воспитать в них, с раннего детства отделённых жестокими условностями от «нормального» общества непреодолимой преградой, гордость, стойкость и совестливость, чтобы помочь выкарабкаться из социальной пропасти, а оказывается — всего этого не надо? Надо «воспитывать» либо трутней, готовых вести полуживотный образ жизни и плодить себе подобных, либо «формировать» безгласную рабсилу, тупо и бездумно выполняющих всё, что от них потребуют «благодетели». Будущий контингент ЛТП и психушек…

Когда пришла на дежурство Нора, я ей всё рассказала, и она, тоже почему-то схватившись за носовой платок, долго сморкалась, откашливалась. А потом сказала:

— К сожалению, он был прав. Нет у этих детей другого пути. И никто не позволит, чтобы он был. Поймите, это действительно так!

Я просто взбесилась от этих слов, но промолчала. Нора зря говорить не станет.