Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы

Впервые я вошёл в тюрьму вечером. От одного только вида этого мрачного здания у меня сжалось сердце от страха и тоски…Щёлкнул ключ в замке, и я остался один…Сначала я впал в оцепенение, которое затем перешло в ужас. Звук замка вызвал во всём моём существе живую боль, ужасную тоску и беспомощность, похожую на состояние человека, которого ведут на эшафот. В этот миг я понял, что для меня всё кончилось, что жизни нет, что впереди только бесцельное существование, медленное угасание… Я почувствовал, что перестал жить, что я — труп, у которого, к несчастью, есть чувства живого человека.

Одно из первых занятий заключённого — это чтение надписей, которыми испещрены стены камеры, несмотря на тщетные старания надзирателей их стереть…Но вот все надписи прочитаны и изучены. Что делать? Писать? Но иметь бумагу и чернила строжайше запрещено. Читать? Но мне не разрешается получать книги из личной библиотеки, а в одесской тюрьме их совершенно нет….Однако узник изобретателен. О радость! Можно занять себя часа на два-три часа. Спички — вот средство для развлечения. Мои восторги бесконечны. Я высыпаю спички и начинаю их считать и пересчитывать по-русски, по-французски, по-немецки. Затем я складываю из них разнообразные фигуры. Наконец спички сочтены, все фигуры сложены. Тогда я начинаю изучать математику. С отвращением рисую квадраты, кубы, пишу формулы…Наконец мне наскучили и спички, и надписи…, и математика. Тогда я начинаю ходить из угла в угол — час, два, три, пока у меня не начинают болеть ноги. Я ложусь, но тотчас снова начинаю ходить из угла в угол, вновь ложусь…Ужасная бездеятельность! Мне кажется, что я хотел бы оказаться в положении пусть худшем, но не таком однообразном. И я начинаю мечтать о Сибири. Там есть люди, здесь — полная изоляция.

Вообразите себе! Моя мечта — это Сибирь!!! Это однообразное бездействие убивает тело, разрушает душу человека и толкает его к безумию и к самоубийству, и подобные случаи не так уж редки. В этом положении я чувствую, что разрушаюсь и морально и физически. Одиночество невыносимо! Я хотел бы говорить, общаться с людьми, даже с уголовниками моей тюрьмы. Но это невозможно, я этого лишён.

Многие часы я слышу только звуки моего собственного голоса, потому что уже давно привык громко разговаривать сам с собой… Быть всегда одному, без человеческого общения, без чтения, без письма, без какого-либо занятия или развлечения, испытывать угнетающую изолированность — всё это для интеллигентного человека пытка, которую можно понять, только испытав её лично…Знаете ли Вы, что такое жажда жизни? Знаете ли Вы, что существование человека превращается не в пытку, а в кошмар, если он не может её удовлетворить? Кажется, что не только моё существо, но и стены, мебель, сама тюрьма, всё вокруг меня повторяет: «Жить, жить, жить». Я сержусь, нет, я прихожу в ярость, я трясу решётку, я кусаю подушку, и я слышу только одно слово: «Жить, жить, жить». И очаровательные картины возможного счастья рисуются передо мной и прибавляют только горя к моему существованию, и я думаю о самоубийстве…

Ваш читатель и поклонник Александр Карлович Тарковский.

18 февраля 1855. Россия. Одесса, Одесская тюрьма».

Вернёмся к книге воспоминаний сестры инакомыслящего кинорежиссёра Андрея Тарковского. Вот выдержка из его письма отцу:

«…Когда на выставку Маяковского в связи с его двадцатилетней работой почти никто из его коллег не захотел придти, поэт воспринял это как жесточайший и несправедливый удар, и многие литературоведы считают это событие одной из главных причин, по которой он застрелился. Когда же у меня был 50-летний юбилей, не было не только выставки, не было даже объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается всегда и с каждым членом Союза кинематографистов…»

Вот так сильное чувство одиночества толкнула химерического поэта на самоубийство. Так кинематографическая общественность пыталась по подсказке властей заставить режиссёра свести счёты с жизнью.

Давайте ещё покопаемся в литературе, там есть много ценных идей. Беда, что литературная критика, обласканная властью, многие из них утопила, как и их носителей, обозвав мелкими и недостойными внимания неких подлинных ценителей их произведений — чтобы изолировать от важного знания потомков, всегда потенциально способных сбросить старых кумиров (хотя бы потому, что их не успели приласкать). Вот выдержки из произведения известнейшего писателя девятнадцатого века Данилевского Гр. («Мирович». — Ташкент: Объед. Изд-во ЦК Компартии Узбекистана, 1965. — 816с.)

В нём говорится и об укрываемом в крепости от людей и властей подлинном наследнике престола Иване: