Госпожа трех гаремов

— Сыграй мне что-нибудь, дитя мое, — провел хан ладонью по ее густым пушистым волосам.

Зазвучали сладостные звуки флейты, и Шах-Али, утомленный пережитым днем, уснул сразу после первых звуков. А когда он открыл глаза, Ильсияр по-прежнему находилась подле его ложа и смотрела в лицо престарелого господина. «Странно, так смотреть может только женщина, которая любит».

— Иди ко мне, — притянул он к себе Ильсияр, — иди…

На следующее утро хан пожелал видеть тысяцкого. Стрелецкий голова — высокий детина с благообразным ликом — тотчас предстал перед Шах-Али, обнажив густые русые кудри.

— Звал меня, царь казанский?

— Звал! Сегодняшней ночью забей жерла пушек свинцом, а порох залей водой… Но так, чтобы об этом не знал никто.

— Понятно, царь, — отвечал нараспев тысяцкий, подобно дьякону на клиросе.

— Это нужно для того, чтобы казанцы не встретили государева наместника выстрелами из нарядов… Если такое случится, то царь Иван может разрушить город совсем. Мне бы не хотелось видеть Казань в руинах, а мы утром следующего дня уходим в Иван-город.

Приказ Шах-Али был выполнен той же ночью.

Любитель рыбной ловли

Утром, неожиданно для казанцев, Шах-Али объявил, что едет на озеро Кабан ловить рыбу и желает, чтобы его сопровождали эмиры и мурзы.

Шах-Али любил ловить рыбу и часто выезжал на озеро в окружении близких слуг. Странным было то, что он пожелал видеть в своем сопровождении самых именитых вельмож ханства. Карачи встретили это сообщение недоверчиво и в тот же день собрались во дворце Нур-Али.

— Шах-Али что-то надумал, — высказал всеобщее опасение Чура Нарыков. — Мне не верится, что нашего хана на Кабан погнал предстоящий утренний улов. Нельзя забывать, правоверные, о коварстве Шах-Али. Вспомните, как совсем недавно он напоил эмиров и мурз во время пира, а потом со многими расправился. Мне кажется, он зовет нас на озеро для того, чтобы выманить из Казани и уничтожить без свидетелей. В городе за нас обязательно заступятся слуги, там же мы будем беззащитны.

— Я согласен с уважаемым Чурой, — поддержал Нарыкова мурза Мамед. — Сколько раз мы наблюдали за тем, как он проливает кровь безвинных мусульман. Мне думается, настало время, чтобы поднять за собой правоверных и окончательно освободиться от опеки урусского царя.

Мурза Мамед напоминал монету, подброшенную в воздух: никогда не знаешь, на какую сторону она упадет, и если бы он сейчас высказался в пользу царя Ивана, то этому бы не удивился никто.

— Аллаху принадлежат слова, что самый скверный правитель тот, который управляет жестокостью, — спокойно и четко, словно в пятничную проповедь, заговорил сеид. — Мусульмане, может опять пролиться кровь безвинных. Рать царя Ивана придет с Круглой горы, и тогда неизвестно, чем это может закончиться для нас. Если мы хотим победить, то обязаны выиграть время. Нужно идти на уступки. Я думаю, что мурзы должны поехать с ханом на озеро Кабан. Пусть Шах-Али убедится, что казанские карачи по-прежнему доверяют своему господину. Важно, чтобы Шах-Али не догадался о том, что из Астрахани мы дожидаемся нового хана. — Сеид поднял руки к небу, словно ища подтверждения своим словам у самого Аллаха.

— Я присоединяюсь к мнению сеида, — высказался и Нур-Али. — Сейчас нельзя горячиться. Верно и то, что мы должны выиграть время. Астраханское и Крымское ханства не оставят Казань в одиночестве. Пусть же Шах-Али видит в нас только согласных слуг. Еще мне думается, что хан не рискнет расправиться сразу со всей казанской знатью. Это уже будет война, а урусский царь рассчитывает войти в Казань без боя.

— А что, если Шах-Али все-таки осмелится казнить эмиров и мурз? — не желал соглашаться Чура Нарыков.

— Мы вынуждены пойти на риск. Нужно оставить в Казани кого-нибудь из влиятельных мурз. Если на озере случится худшее, мы дадим знать о своей беде Крыму и Турции. В наших руках останутся московские послы. Мы их не выдадим царю Ивану до тех пор, пока он не расправится с Шах-Али, — предложил сеид.

— Это справедливо, — согласился Чура Нарыков. — В Казани должен остаться Нур-Али. Кажется, его сестра стала первейшей женой крымского хана?

— Да, уважаемый Чура, — слегка наклонил голову эмир.

Любой выезд казанского хана из города всегда обставлялся торжественно. Впереди ехал отряд улан, позади — кареты с женами и наложницами, в хвосте поезда — многочисленный скарб. Сам же хан, в окружении многих мурз и эмиров, в золоченой повозке, двигался под опекой конных стрельцов.

Копыта длинноногих рысаков месили весенний почерневший снег. Били барабаны, звучали трубы. С высокого кремлевского бугра через оголенные кроны деревьев виднелся Кабан.

Когда повозка Шах-Али выбралась на отлогую песчаную косу берега, казанский хан повелел остановиться. Он отстранил помощь стрельцов, после чего неловко спрыгнул на землю.