Госпожа трех гаремов

– Клянусь, моя госпожа, – поцеловал Кучак обнаженную ступню Сююн-Бике. – Клянусь явиться по первому твоему зову.

– Я буду помнить эти слова, а теперь ступай.

Сююн-Бике готовилась к свадьбе.

Впереди была долгая дорога.

Кучака включили в число сопровождающих. Не придумать худшей пытки для влюбленного юноши, но желание быть рядом с обожаемой женщиной заставило его следовать за повозкой, в которой ехала будущая казанская госпожа.

Кучак весь длинный путь ехал рядом с кибиткой Сююн-Бике в надежде увидеть любимую. Но он сумел разглядеть девушку только однажды, когда она приподняла занавеску, чтобы полюбоваться закатом.

– Сююн-Бике встречает сам казанский хан, – тревожно и весело пробежало по каравану.

Джан-Али узнать было нетрудно: среди окружения он выделялся богатой одеждой и красивым оружием.

– Как ты жалок, хан, – прошептал оглан[9] Кучак, разглядывая его невысокую фигуру.

Сююн-Бике, поддерживаемая под руки мурзами, сошла на траву и по ковровой дорожке пошла навстречу будущему мужу и господину. Девушка обернулась только однажды, и ее глаза, разглядев среди многих всадников статную фигуру Кучака, увлажнились.

Первейшая жена

Сююн-Бике поразило богатство города. Перед его достатком меркла Ногайская Орда, а столица ее, Сарайчик, казалась девушке теперь всего лишь небольшим улусом.[10]

Джан-Али жил в каменном просторном дворце. Казанские эмиры и мурзы одевались в дорогие шелковые и парчовые одежды, щедро украшенные жемчугом и золотом. Женщины ходили в длинных платьях, усеянных бисером и золотыми монетами.

Сююн-Бике жила ныне в высоких палатах, роскошь и убранство которых уступали разве что дворцу самого султана Сулеймана. Юной бике прислуживали десятки служанок, ее желания немедленно исполнялись, как распоряжения самого хана. Она ни в чем не знала отказа: будь то красивый, расшитый золотыми нитями казакин или породистый арабский скакун.

Но сама Сююн-Бике не изменилась. Она оставалась прежней озорной девушкой и, подобно бесшабашному мальчишке, могла скакать по песчаному берегу Итили[11] на резвом аргамаке. Эти проказы красавицы вызывали улыбки простых казанцев и недоумение эмиров и мурз.

Неделю город гулял на свадьбе хана. Самый последний бедняк считал себя сопричастным к радости молодых. Потчевали даже узников, томившихся в зиндане.[12] И во всем ханстве на время свадьбы были прекращены раздоры между эмирами.

На следующий день после праздника из Московского государства прибыл гонец и привез грамоту от великого князя Ивана Васильевича. В этот раз она отличалась немногословностью: «Рад за тебя, брат мой, царь казанский Джан-Али. Слыхал, что супруга досталась славная. Надеюсь, что ничто не сможет омрачить нашей дружбы. Правь на земле Казанской вольно, как некогда правил в городе Касимове. А еще, брат мой, хочу тебе посоветовать держаться подалее от Крыма. Ибо эти ироды земли наши разоряют и много люда русского в полон берут, а потом торгуют им в городах своих, словно скотом бессловесным. А наша дружба не будет тленной и укрепит камень. Кланяюсь на том».

Джан-Али ответил на грамоту в тот же вечер:

«Здравым будь, брат мой, великий князь и государь всея Руси Иван Васильевич. Ласку твою, когда сидел на столе в Касимове, я не позабыл и землей Казанской управлять намерен так, как ты мне наказывал. Жену, по совету твоему, взял из Ногайской Орды. И пусть наше братство станет на том еще крепче. Еще тебе хочу сказать, что повезло мне с женой: телом прекрасна и умна. А на том кланяюсь тебе, брат мой. Хвала Аллаху!»

Отряд Сафа-Гирея находился в ста верстах от Казани.

Выгнанный отовсюду и преследуемый братьями, Сафа-Гирей решил искать спасения в Казанском ханстве, которым когда-то правил.

Не задалось тогда его ханствование, он был изгнан, и, казалось, обратная дорога заросла сорной травой, но казанцы, позабыв былую немилость, восторженно встретили его у стен кремля.

Молодой Джан-Али встретил Сафа-Гирея, как доброго гостя. Парной бараниной было накормлено все его немногочисленное воинство. Лошади в конюшне стояли напоены и сыты. Сам же Сафа-Гирей, утомленный от перепалок со старшими братьями и усталый после долгого перехода, нашел приют на огромных подушках в опочивальне самого хана.

– Наложницу для почтенного гостя, – раздался в женской половине голос черного евнуха, и в покои Сафа-Гирея слуги ввели юную прелестницу.

А уже утром, усталый от любви, разнеженный мягкими пуховыми подушками, гость завел нехитрый разговор с семнадцатилетним казанским ханом:

– Спасибо тебе, брат мой Джан-Али. Уже две недели мои люди не знают покоя, а кони отвыкли от сытного корма. Я должник твой и призываю Аллаха в свидетели.

Джан-Али, как и подобает радушному хозяину, из кувшина налил гостю густого пенящегося кумыса.

– Мы с тобой друзья и должны помогать друг другу.

Сафа-Гирей сделал несколько глотков и почувствовал, как острый кумыс вскружил голову.

– Ты мне ближе, чем друг, ты мне брат! Я вынужден был покинуть Крым, чтобы спасти свою жизнь от сородичей. Каждый из них желает увидеть мою кровь!