Госпожа трех гаремов

После побега Сафа-Гирей на время затаился, спрятав свое воинство за дубовыми стенами Казани. Под угрозой ответного выпада со стороны московского государя хан слал послов в Крым и Ногаи. Он призывал к объединению, чтобы пройтись по урусским землям новым, всепожирающим пламенем. Крымский хан Сагиб-Гирей ответил согласием на призыв племянника и поспешил отправить гонцов в Порту, чтобы заручиться поддержкой самого султана. Ногайский мурза Юсуф помалкивал. Старик не мог простить самозваному хану убийства своего зятя. Да и не те времена, чтобы ссориться с сильным северным соседом.

Тогда Сафа-Гирей отправил к Юсуфу Булата Ширина.

– Скажи ему, – наказывал хан своему эмиру, – что целу?ю ступню его и прошу прощения за убитого зятя. А дочь его Сююн-Бике стала моей старшей женой.

Виднейший ногайский мурза развлекал себя соколиной охотой. Он наблюдал, как сокол взмыл вверх и, едва качая крыльями, совершил круг, высматривая дичь. А потом, сложив крылья, пернатый хищник рухнул с высоты в бездну. И когда до земли оставался только миг, чтобы разбиться о каменную твердь, он расправил крылья и вонзил когти в серую шею рябчика.

Юсуф остался доволен. Любимый сокол порадовал его сполна. Эту птицу он назвал ханом Иваном.

«Вот так приручить бы и настоящего хана Ивана, чтобы сидел он у меня на руке и по малейшему движению пальца кидался на врагов».

– О, могущественнейший из смертных, – оторвал его от мыслей государственной важности вкрадчивый голос эмира Булата, – казанский хан повелел поклониться тебе до земли и передать вот это послание.

Эмир задержал поклон и передал мурзе письмо.

– Читай! – коротко распорядился Юсуф.

– «…Урусский государь слаб, он ведет войну с Ливонией и давно забыл о своих восточных границах. Настало время, чтобы нам объединиться и дойти до самой Москвы! И пускай урусы платят нам дань, как это было при славном Улу-Мухаммеде!»

Юсуф слушал внимательно. Письмо выдержано в уважительных тонах, и если бы не знать, что оно от человека, который убил его зятя, то можно было бы подумать, что послание написано другом.

– Значит, ты говоришь, что Сафа сделал Сююн-Бике старшей женой? – размяк малость мурза.

– Да, великий. Он обожает твою дочь.

Никогда и никого Юсуф не любил так нежно, как свою младшую, Сююн-Бике.

– Хорошо… письмо в ответ я писать не стану. Передай ему на словах, что вижу в нем брата. Все!

– А как же помощь, могущественнейший из смертных? – осмелился спросить Булат.

– Помощь? Аллах поможет!

В Москву мурза послал гонцов с заверениями в вечной дружбе и в готовности оказать разумную помощь против самозваного казанского хана.

– Хитер Юсуф, ой как хитер, – рассуждал Сафа-Гирей. – Пусть будет так! Лучше худой мир, чем добрая ссора!

В это же время в Казань из Турции прибыли послы. Сулейман Законодатель предлагал свою помощь в борьбе с неверными. «Но Казань должна быть включена в состав Османской империи!» – потребовал он.

– Лучше далекая Турция, чем близкая Москва, – решил Сафа-Гирей и принял турецких послов не как господин, а как подданный. – Видно, так угодно Аллаху, чтобы Казань стала улусом Турции.

Турецкий посол, бывший янычар, а теперь доверенное лицо султана, согласно закивал головой:

– Разве московскому царю тягаться в могуществе с самим Сулейманом Кануни?!

А в пятницу, во время хутбы,[17] муллы поминали в своих проповедях нового господина Казанского ханства.

Месяцем позже из Османской империи прибыл большой отряд янычар и под победные звуки фанфар вошел через Ханские ворота в город. Далекие волжские земли были присоединены к владениям турецкого султана.

Сулейман Великолепный отписал в Москву сердитое письмо самодержцу Ивану Четвертому Васильевичу, в котором требовал оставить земли татарские. «Ибо, – гласило послание, – Казань есть улус Османской империи, и если ты надумаешь на него войной пойти, станешь и нашим врагом!»

Князь Овчина еще раз перечитал письмецо и, посмотрев на дьяка, правившего гусиное перо, твердым голосом произнес:

– «Сулейману Великолепному, брату моему…» – Подумав, Иван Федорович сказал: – Нет, брата вычеркни…

Дьяк макнул остро отточенное гусиное перо в чернильницу и густо замазал слово «брат».

– «…Никогда Казань не была улусом турецким, – продолжал Овчина, – и не будет им и впредь! А была всегда Казань улусом Русского государства. Тому и быть! Ханы казанские у великого князя и самодержца всея Руси всегда соизволения спрашивали, прежде чем на царствие сесть, а потому не думай о казанских землях и помышлять…» Передай это послу турецкому… Видеть не хочу его рожу! И пускай едет в свою Османию, а то ненароком и передумать могу. Давно у нас палачи без работы стынут.

Думный дьяк вручил послание турецкому послу. А тот, спрятав грамоту за пазуху, не знал, что увозит из Москвы незавидную судьбу.

Разговоры начистоту

Сафа-Гирей пожелал увидеть Сююн-Бике только через месяц после смерти Джан-Али. Первейшая жена вошла в покои хана в дорогих шелках, украшенных золотом и жемчугом.

– Садись рядом, – ласково попросил хан.