Госпожа трех гаремов

Мужчины опустили глаза, не решаясь встретить ее взгляд. Разве не тяжело воинам обращаться за помощью к женщине!

Длинные брови Сююн-Бике негодующе изогнулись. Но как буря заканчивается безветрием, так гнев ханум сменился на милость. Перед казанцами была прежняя Сююн-Бике, достойнейшая из жен Сафа-Гирея.

– Хорошо. Я поступлю так, как вы хотите. Это я делаю ради спасения города. Видно, другого выхода у нас нет. Кто поедет к Шах-Али с нашим предложением?

– Если госпожа позволит, то это сделаю я! – сказал сеид.

Шах-Али встретил Кулшерифа достойно, как и полагалось встречать сеида. Стрельцы ополчились, и Кулшериф в золоченой карете проехал вдоль ровных колонн. Залпом ахнули пушки.

Сеид въезжал в Иван-город.

Шах-Али и Кулшериф знали друг друга не один десяток лет, и всякий раз судьба разводила их в разные стороны. Но сейчас сеиду подумалось о том, что их сближает старость.

– Выходит, вы мне предлагаете взять в жены красавицу Сююн-Бике, а в приданое к ней Казанское ханство? Я правильно понял тебя, уважаемый сеид?

– Да, Шах-Али… Мы хотим, чтобы на Казанской земле вновь был мир, и ты поможешь в этом. Царь Иван не захочет воевать, если ты будешь ханом.

– Хорошо. Я согласен! Но я не могу решить все без воли брата моего, царя Ивана… Я напишу ему грамоту. Если желаете, то можете пока оставаться гостями в моем доме, – обратился касимовский царь к Кулшерифу и сопровождавшим его мурзам. – Здесь вас никто не обидит.

– Хорошо, – согласился сеид, понимая, что оказался заложником. – Я буду ждать ответа здесь.

В тот же час через западные ворота Иван-города в сопровождении отряда из боярских детей в Москву отбыл гонец со спешной грамотой к великому государю.

Ответ государя

Посланец прибыл на десятый день, наступал веселый месяц травень.[67]

– Что ты скажешь на это, блаженнейший отец Макарий? – обратился самодержец к своему духовному пастырю.

На славу удался государь: и ростом вышел, и ликом пригож! Но виделось Макарию в правильных благородных чертах что-то хищное, словно и не человек смотрит, а беркут зыркает. Вот сейчас расправит крылья да и вцепится когтистой лапой в самый глаз.

– Хитры казанцы! Вон они что надумали! – неспешно ответствовал митрополит. – Видно, они на Горную сторону зарятся. Видать, и на свияжский городок поглядывают. Только земель своих назад они уже не получат! – высказался решительно Макарий. – Горная сторона останется за Москвой, и отдадим мы ее разве что силе большой! И ясак с тех земель брать будем, как это казанцы делали! Пусть Шах-Али царем станет, а там поглядим.

– Так тому и быть! – с легкостью согласился Иван Васильевич.

У татарова двора было людно. За небольшую плату здесь можно было найти ночлег и трапезу.

Гонец остановил коня у татарова подворья и, спешившись, потопал к Грановитой палате, где тот час заседала Боярская дума.

Был вечер, и огромная тень Успенского собора скрывала золото куполов Грановитой палаты. По двору шатался пятидесятник, покрикивая на калек и сирот, одолевших храм:

– Идите отседова! Сейчас государь Иван Васильевич выйдет! Вечерня близится, вон пономарь пошел, сейчас колокол ударит!

Не рискнул гонец сунуться с депешей в царские палаты, а, заприметив дьяка Выродкова, который вышел из Думы кваску испить, низенько поклонился:

– Государю грамота срочная! Из Ногаев! – вручил он думному дьяку сверток.

Выродков черпнул квас из большой бадьи, которая стояла здесь же, подле дверей, и только после этого посмотрел на гонца.

– Дай сюды! По моей это части! – и, сытно икнув, вернулся в покои.

Государь развязал узкую, надушенную травами бумагу и стал читать:

Брат мой, царь Иван, пишет тебе мурза Юсуф. От моих лучших людей я узнал, что из Крыма в помощь Казани движется тьма! Следили бы твои казаки за дорогой. И еще. Дочь мою Шах-Али надумал взять в жены.

Иван Васильевич оторвался от письма и зыркнул строгим взглядом на бояр, которые, затаившись, ждали, чего же молвит царь.

– Крымские люди к Казани идут! Большая война обещает быть. Пусть их на границах станичники встречают.

Здесь же, на Боярской думе, отписали Юсуфу ответ. Под диктовку государя Выродков быстро записывал: «За дорогой ордынской мы следим, чтобы крымские люди не могли на Русь напасть. От своих людей верных уже знаю, что царевич Иминкерей пойдет на Казань через Перевалку. А Шах-Али пусть сделается царем на Казани! Так надобно! На то Божия воля. Отвечает тебе Иван Четвертый Васильевич Второй, самодержец Божией волей».

Гонец недолго засиживался в Москве и скоро погнал с татарова подворья обратно на большак. Перед тем он зашел в Посольский приказ к дьяку Ивану Михайловичу Висковатому.

Настроение у Висковатого было скверное. Церковный Собор за строптивый норов наказал его строгой епитимьей – год не велено было входить дьяку в храм. Целый день Иван Михайлович протопал у ворот Благовещенского собора, но войти в притвор не посмел.