Госпожа Женни Трайбель, или «Сердце сердцу весть подает»

- «Честь имею сообщить о состоявшейся сегодня помолвке моей дочери…» - спрашивается, милостивые государыни, какой дочери? Дочерей много. А ну-ка угадайте! Кстати, я удваиваю назначенный мне гонорар… Итак, «…моей дочери Корннны с доктором Марселем Ведеркопом, старшим учителем и лейтенантом запаса Бранденбургского стрелкового полка номер Тридцать пять. Доктор Вилибальд Шмидт, профессор и старший учитель гимназии Святого духа».

Женни, стесненной присутствием Хильдегард, пришлось удовольствоваться торжествующим взглядом, брошенным на мужа, а Хильдегард, по обыкновению пустившаяся на поиски погрешностей против общепринятой формы, сказала:

- И это все? Насколько мне известно, помолвленные со своей стороны должны добавить несколько слов. А Шмидт - Ведеркопы пренебрегли этим обычаем.

- Ошибаешься, дорогая Хильдегард. На втором листке, я его вам не прочитал, имеется извещение от жениха и невесты. Я оставляю тебе эту карточку на память о твоем берлинском пребывании и в качестве доказательства постепенного прогресса здешней культуры. Разумеется, мы еще изрядно поотстали, но мало-помалу все устроится. А теперь обещанный поцелуй.

Хильдегард наградила его двумя поцелуями, и столь бурными, что было ясно: в этот день состоится еще одна помолвка.

В последнюю субботу июля была назначена свадьба Марселя и Коринны. «Долгое жениховство ни к чему»,- заявил Вилибальд Шмидт. У молодых людей эта поспешность, само собою разумеется, никаких возражений не вызвала. Одна только Шмольке, так торопившая помолвку, теперь слышать не хотела о скорой свадьбе. По ее мнению, три недели, потребные на троекратное оглашение с церковной кафедры, срок не столь уж долгий, а так быстро, нет, это не годится, уже и без того разные разговоры пошли. В конце концов она успокоилась или, по крайней мере, утешилась тем, что «разговоров все равно не избежать».

Двадцать седьмого в квартире Шмидтов состоялся девичник, на следующий день в «Английском доме» праздновалась свадьба. Пастор Томас совершил обряд венчанья.

В три часа экипажи подъехали к церкви св. Николая, шесть подружек невесты, среди них обе «телки» Быкмана и обе Фельгентрей. Последние, теперь это уже можно открыть, в перерыве между танцами, обручились с двумя референдариями из квартета, теми самыми, что тоже участвовали в пикнике в Халензее. Тирольский певец, разумеется находившийся среди гостей, был энергично атакован «телками», но устоял, ибо, как сын владельца углового дома, привык к бурному натиску. Дочери Быкмана довольно легко смирились с неудачей. «Не он первый, не он последний»,- заметил Шмидт, но их мамаша до последней минуты не могла скрыть жестокого разочарования.

В остальном это была очень веселая свадьба, возможно, оттого, что с первой минуты среди присутствующих воцарилось легкое, безмятежное настроение. Всем все хотелось забыть и простить. Наверное, поэтому, надо сразу упомянуть о самом главном, и семейство Трайбелей в полном составе явилось на свадьбу, за исключением Леопольда, который в это самое время скакал к «Яичной скорлупке». Конечно, советницу поначалу одолевали сомнения, она даже произносила какие-то сентенции о бестактности и афронте, но второй ее мыслью было истолковать все происшедшее как сплошное ребячество и таким образом без труда заставить умолкнуть тут и там возникавшие пересуды. Эта вторая мысль восторжествовала: советница, как всегда с приветливой улыбкой на устах, явилась in pontificalibus[68] и была безусловно самой важной и блистательной персоной за свадебным столом. По настоянию Коринны, приглашены были даже Патоке и Вульстен, первая пришла, вторая же прислала письменное извинение: она-де не может оставить одну Лизи, это сладостное дитя. Под словами «сладостное дитя» растеклось пятно, «слеза, и, я думаю, неподдельная», сказал Коринне Марсель. Из профессуры здесь, кроме уже упомянутых супругов Быкман, были только Дистелькамп и Риндфлейш, ибо все, кого бог благословил потомством, в это время находились в Кёзене, Альбеке и Штольпемюнда. Несмотря на отсутствие столь многих лиц, в тостах недостатка не замечалось. Речь Дистелькампа была наилучшей, Фельгентрея - чудовищной по отсутствию логики, отчего ее и покрыл громкий хохот, отнюдь не предусмотренный оратором.

Пришло время обносить гостей сластями. Старик

Шмидт уже переходил с места на место, говоря любезности пожилым дамам, а также некоторым помоложе, когда разносчик телеграмм - уже в который раз - появился в зале и сразу же подошел к Шмидту. Шмидт, преисполненный стремления обойтись с сим вестником добрых пожеланий, как с гетевским певцом, и по-царски наградить его, наполнил рядом стоящий бокал шампанским и поднес его разносчику, который, сначала низко поклонившись молодым, лихо осушил его. Раздались громкие аплодисменты. Шмидт вскрыл телеграмму и пробежал ее глазами:

- От родственного нам британского народа.

- Читайте! Читайте!

- «То doctor Marsell Wedderkopp…[69]»

- Громче!

- «England expects that every man will do his duty…[70]». Подпись: «Джон Нельсон».