Гость Иова

Выйдя из кабинета, они вполголоса обменялись мнениями. Речь шла об арестантах различных категорий и о том, что неосмотрительно содержать их в общей камере, какие бы обстоятельства к тому ни вынуждали; толстяк уверял, что это его личное мнение, что он никоим образом не желает вмешиваться в дела Национальной гвардии.

— Любое решение вашего начальника по этому поводу будет справедливо, — заключил он.

Сержант Леандро возвратился в кабинет. Он почесывался и зевал от скуки и усталости.

— Ах-ха-ха… Вечно с вами одни хлопоты… — Он принялся приводить в порядок документы — отчеты, приказы, судебные постановления, а сам между тем излагал свои взгляды на жизнь и давал советы девушке из Симадаса. — Вмешиваетесь в сомнительные истории, суете нос не в свое дело. В общем, портите себе жизнь, а кому это надо, я спрашиваю? Ты можешь мне объяснить, малышка? Молчишь? Ну так я тебе отвечу: всему виной те глупости, которыми вам морочат голову. Всему виной эти окаянные подстрекатели, что разгуливают на свободе. Ты знаешь, кто такие подстрекатели?

— Нет, сеньор, я их никогда не видела…

— Ты можешь поклясться? Нет, лучше не старайся попусту, я не хочу, чтобы ты давала лживые клятвы. Мне лишь хотелось бы понять, что вынуждает тебя лгать? Разве ты не видишь, что это может тебе повредить?

Флорипес глубоко вздохнула, призывая на помощь все свое мужество.

— Но я никому не причинила зла, господин сержант. И меня не мучают угрызения совести, потому что я не совершила ничего дурного.

— Нет, совершила, и попридержи-ка язык, не перебивай старших. Ты пыталась обмануть меня, сказав, что тебе незнакомы люди на фотографиях.

— Я?! Обмануть вас?

— Да, ты, а то кто же! — повысил голос сержант, словно возмущенный до глубины души. И неожиданно ласково добавил: — Ну ладно, у нас еще есть время. Завтра тебя переведут в тюрьму, и мы увидим, пойдет ли тебе это на пользу.

Леандро бросился к телефону. И пока он набирал нужный номер, и потом, когда со скучающим видом разглядывал потолок, ожидая, скоро ли его соединят, он поучал Флорипес:

— Никогда не угадаешь заранее, что с тобой произойдет. Сегодня мы, а завтра лиссабонская полиция займется восстановлением твоей слабой памяти. Как бы то ни было, сейчас ты отправишься в кутузку. Хотя, — небрежно уронил он, — ты не принадлежишь к числу обычных арестантов.

X

— Приготовься к отправке, — сказал человек, к которому наручниками был прикован арестант. — Сделай свои дела, потому что до самого Лиссабона тебе не представится такой возможности.

И когда на рассвете их привезли в Поселок, он снова предупредил:

— Если тебе надо, говори сейчас.

— Только по малой нужде, — чуть слышно отозвался арестант.

Черный фольксваген, как мы уже знаем, остановился перед отделением Национальной гвардии. Толстяк сопровождающий вошел в дом, а двое скованных наручниками остались на улице около машины. Один из них с трудом двигался и молча озирался по сторонам.

— Ну, давай прямо здесь.

Пленник заколебался, он искал более уединенное место, какое-нибудь укрытие, например угол дома.

— Живей, живей! — торопил первый. — В это время все еще спят.

И, глядя, как заключенный стоит посреди улицы, расставив ноги, и шумная пенящаяся струя стекает на мостовую, он вспомнил о лошадях.

— Вот и порядок, приятель. Не хочешь ли еще чего-нибудь?

— Пить, — попросил человек.

В спальне полицейского участка он выпил залпом три ковша воды, которые подал ему молодой солдат. Его освободили от наручников, а потом сержант Леандро привел трех новобранцев, чтобы и они запомнили преступника. Пока арестованный утолял жажду, полицейский, крепко держа его за запястье, наблюдал, как тот жадно глотает воду, и снова не мог не вспомнить животных, которые удовлетворяют свои естественные потребности так же самозабвенно.

— Ну и силен же ты, старина! Вливаешь в брюхо больше воды, чем иная лошадь.

Улыбка столичного жандарма и его манера говорить были совсем юношескими, да и лицо гладкое, как у мальчишки. Зато ногти были тщательно отполированы, он носил перстень с печаткой и замшевый жилет. Этот юный полицейский, лощеный горожанин (судебный следователь, как обычно именуют себя подобные личности на том основании, что занимаются политическими делами), являлся полной противоположностью задержанному — низкорослому крестьянину, иссушенному солнцем.

— Ах как хорошо! — с облегчением вздохнул жандарм, швыряя наручники на кровать. — Пусть надевают кольца новобрачные. А мы теперь в разводе.

Находящийся в спальне солдат улыбнулся и, все еще продолжая улыбаться, взглянул на крестьянина. Тот казался измученным, отупевшим от долгого бодрствования. Он растирал затекшее запястье, пошатываясь из стороны в сторону, обутый в огромные грубые башмаки, чересчур тяжелые для его тщедушного тела. Башмаки эти напоминали молодому солдату глыбы цемента, колодки или железные сапоги для пыток — что угодно, только не обычную обувь.