Гость из Альтрурии

— То есть они вынуждены выполнять противную им, унизительную работу, потому что иначе им не прожить?

— Простите, — сказал я, мне решительно не понравились такого рода наскоки, и я решил, что даже гостю, если он не желает униматься, позволительно воздать той же монетой. — А разве у вас в Альтрурии дела обстоят иначе?

— Когда-то так оно и было, — подтвердил он, — но не теперь. Признаюсь, для меня это прямо как сон наяву, — видеть воочию условия жизни, давным-давно сведенные у нас на нет.

В его словах сквозило бессознательное чувство превосходства, задевшее меня за живое и побудившее отбрить его:

— А мы их сводить на нет и не собираемся. Мы считаем, что подобные условия будут существовать всегда, поскольку они зиждятся на свойствах человеческой натуры.

— Ой, — мягко сказал альтрурец с какой-то изысканной вежливостью. — Я, кажется, допустил бестактность?

— Боже упаси, — поспешил заверить его я. — Нет ничего удивительного в том, что вы не вполне улавливаете нашу точку зрения. Со временем вам это удастся, и тогда, я думаю, вы поймете всю ее правоту. Мы и сами пришли к заключению, что в вопросе домашней прислуги наши взгляды страдают некоторой нелогичностью. Это вообще весьма любопытная и запутанная проблема. В прошлом вопрос разрешался без лишних мудрствований — люди просто владели своей прислугой, но мы сочли, что это несовместимо с духом наших свободных установлений. И сразу же начались всевозможные эксцессы. Мы благополучно пережили период всеобщего опрощения, когда домашняя хозяйка работала наравне со своей челядью — со своими помощниками, как они именовались, — и решили, что куда проще будет переложить всю домашнюю работу на плечи прислуги, как она с тех пор стала называться. Подобное положение вещей никогда не удовлетворяло кое-кого из лучших чистейших людей нашей страны. Они, как и вы, находили, по-видимому, что нельзя заставлять людей, пользуясь их безвыходным положением, выполнять за другого ненавистную, скучную и тяжелую работу, да к тому же уязвлять их самолюбие, клеймя именем «прислуга», которое вся Америка инстинктивно не приемлет, что это не по-республикански и не по-христиански. Иные наши мыслители пытались исправить положение, вводя слуг в свою семью. В биографии Эмерсона, например, вы найдете забавное описание того, как он порывался заставить своего слугу есть за одним столом с ним и с его женой. Ничего из этого не получилось. Для них с женой это не представляло трудности, слуга же отказался наотрез.

Я сделал паузу, потому что здесь следовало бы посмеяться. Альтрурец, однако, не засмеялся, он просто спросил:

— Почему?

— Да потому, что кто-кто, а слуга знал, что их разделяет пропасть, что по понятиям, воспитанию, происхождению они настолько различны, что общаться им будет не легче, чем уроженцам Новой Англии с новозеландцами. Взять хотя бы образование…

— Но, по-моему, вы говорили, что молодые барышни, прислуживающие здесь, на самом деле учительницы.

— Ах, извините. Мне следовало вам объяснить. Видите ли, уговорить американку пойти в услужение стало сейчас совершенно невозможно, разве что предложить ей исключительные условия, как, скажем, в курортной гостинице; поэтому вся домашняя прислуга теперь — это темные иммигранты. В заведениях вроде этого еще не так плохо. Условия труда для девушек здесь напоминают то ли фабрику, то ли магазин. Они могут до известной степени располагать своим временем, рабочие часы у них твердые и относительно сносные, и свободное время они проводят в компании других девушек, равного с ними общественного положения. В частном же доме они никогда не смогут распоряжаться своим временем и им не с кем будет даже словом перекинуться. Они будут жить в семье, не являясь ее частью. Американки сознают все это и потому ни за что не идут в домашние прислуги. Даже работа в курортной гостинице имеет для них свои безобразные стороны. Обычай давать чаевые унизителен для тех, кому приходится принимать их. Совать студенту или учительнице доллар за то, чтобы они проявили к вам больше внимания, нехорошо, во всяком случае, мне так кажется. Собственно говоря, вся эта система у нас довольно уродлива. Все, что можно сказать о ней хорошего, это что она действует, и ничего лучшего мы пока не придумали.

— И все же я не понимаю, — сказал альтрурец, — почему именно домашнее услужение унизительно в стране, где всякий труд почетен.

— Но послушайте, голубчик, уж я ли не старался вам объяснить. Как я сказал, у нас существуют разные категории труда, и сравнение их не говорит в пользу домашних услуг. Мне кажется, дело тут главным образом в утрате независимости, связанной с этим родом занятий. Люди, естественно, свысока относятся к тем своим согражданам, которые дают собой помыкать.

— Почему? — спросил альтрурец со свойственным ему простодушием, которое, откровенно говоря, начало «те надоедать.

— Почему? — отчеканил я. — Да потому, что это свидетельствует об их слабости.

— А разве слабость считается у вас презренной? — не унимался он.