Гость из Альтрурии

Как раз этого я больше всего и опасался. Несмотря на все мои предостережения и просьбы, он продолжал вести себя с каждым встречным так, словно тот был ему ровня. Он, очевидно, не имел ни малейшего представления о той разнице в общественном положении, которую создает у нас разница в занятиях. Он признавался, что видит ее, и из разговоров с членами нашей маленькой группы понимает, что она существует, но когда я, заметив с его стороны промах относительно правил общественного поведения, ставил ему это на вид, он только отвечал, что просто вообразить не мог, что то, что он видит и слышит, может и впрямь существовать. Уговорить его перестать расшаркиваться перед нашей официанткой было невозможно, каждое утро он, поздоровавшись со мной, так же крепко пожимал руку старшему официанту. В гостинице из уст в уста передавался жуткий рассказ, как он бросился опрометью по коридору на помощь горничной, тащившей два тяжеленных ведра с водой, чтобы наполнить кувшины на умывальных столиках. Может, это было и не так, но я сам видел, как однажды днем он, скинув пиджак, помогал косить сено на лугу, примыкавшем к гостинице, как простой батрак. Он сказал, что не знает гимнастики лучше и ему немного стыдно, что приходится оправдываться, будто без подобных упражнений ему грозит запор. Сообщение довольно-таки неуместное, на мой взгляд: говорить об этом не пристало столь воспитанному и развитому человеку. Он был джентльменом и человеком высокообразованным — против этого не возразишь, — и в то же время он при каждом удобном случае совершал поступки, не совместимые с хорошим тоном, и никакие мои уговоры на него совершенно не действовали. На следующий день после того, как я попенял ему насчет работы на сенокосе, меня ждал еще худший удар — я увидел его в компании судомоек, которые собирались под сенью дома послушать старшего официанта, читавшего им вслух — с молчаливого согласия постояльцев слугам разрешалось пользоваться небольшим лужком возле конюшен какой-то час в послеобеденное время. Я сделал вид, что не вижу его, но не мог удержаться впоследствии от замечания по этому поводу. Он ничуть не обиделся, только сказал, что его несколько разочаровал отбор книг и замечания, которыми они обменивались по поводу прочитанного, — он ожидал, что с их образованностью и притом, что они по своему опыту знали, что жизнь — не шутка, им должны были бы нравиться произведения не столь банальные. С другой стороны, он полагал, что сентиментальный роман, где бедная американская девушка выходит замуж за английского лорда, служил им щитом от грубой действительности, так мало обещавшей и так низко их ценящей. Пытаться втолковать ему, что водить компанию с прислугой по меньшей мере неприлично, было бесполезно.

Хуже того, его поведение — насколько я мог видеть — начало развращающе действовать на объекты его не по адресу направленной вежливости. Вначале слуги никак не откликались на его выходки и даже воспринимали их как безвкусные шутки, но в неправдоподобно короткий срок — стоило им увидеть, что вежливость его искренна, — они стали принимать ее как должное. У меня всегда были отличные отношения со старшим официантом, и я считал, что спокойно могу обменяться с ним улыбками, наблюдая странное поведение моего друга по отношению к нему самому и его товарищам по работе. К большому моему удивлению, он сказал:

— Не вижу причины, почему бы ему не обращаться с ними, как с дамами и господами, ведь обращается же он так с вами и вашими знакомыми.

Что я мог на это ответить? Мне оставалось только молча страдать и надеяться, что альтрурец скоро уедет. Прежде я с ужасом ждал, что владелец гостиницы вот-вот потребует, чтобы мой гость освободил номер, теперь я чуть ли не мечтал об этом, но, увы, никаких требований хозяин не предъявлял. Напротив, альтрурец пользовался его исключительной благосклонностью. Он говорил, что ему так приятно видеть человека, любезного со всеми, без исключения, что у него никогда еще не было гостя, к которому все были бы так расположены.

— Разумеется, я нисколько не порицаю его, — сказала миссис Мэйкли. — Что вы хотите при таких странных нравах! Наверное, я и сама была бы такой, если бы, не дай Бог, выросла в Альтрурии. Но мистер Гомос такой душка, в него влюблена вся женская половина гостиницы, все, сверху донизу. Нет, естественная опасность — это что в залах гостиницы не хватит места для всех желающих послушать его, поэтому нам придется установить входную плату повыше — это многих должно удержать. Мы будем продавать билеты по одному доллару.

— Прекрасно! — сказал я. — Что касается фермеров, то вопрос, по-моему, можно считать решенным. Это, по крайней мере, вдвое больше против того, что они платят за сидячее место в цирке и вчетверо — против входного билета туда же. Боюсь, миссис Мэйкли, что слушателей будет маловато, хотя, конечно, все это будут люди достойные.

— Я об этом сама думала и все же буду продавать билеты по одному доллару.

— Отлично! Но ведь медведь-то еще не убит?