Гость из бездны (сборник)

Он повернулся к двери. Она открылась перед ним, как всегда, будто сама собой, и Волгин вошел. Дверь закрылась за ним.

Он слышал удаляющиеся шаги. Наконец-то он один!

Комната была большая, обставленная с обычным комфортом. Потолок не был прозрачным, а сквозь стену, выходившую в сад, проникали неяркие лучи солнца, смягченные ветвями деревьев.

Взгляд Волгина остановился на противоположной стене.

Вздрогнув всем телом, он стремительно подошел ближе, не веря своим глазам.

Охваченный вдруг сильнейшим волнением, ошеломленный и недоумевающий, он стоял перед тем, чего никак не ожидал увидеть.

Написанный масляными красками, на стене висел портрет Иры!

Волгин хорошо знал, что такого портрета не было раньше. Ирина не любила даже фотографироваться и никогда не позировала художнику.

Откуда же взялся этот портрет, кто и когда написал его?

4

Шли дни. Волгин все откладывал и откладывал отлет из Ленинграда. Он никак не мог решиться расстаться с местом, где когда-то находился его родной город, с Октябрьским парком. С Владиленом или с Мэри, а чаще всего один он каждое утро садился в арелет и отправлялся к берегам Невы. Оставив машину где-нибудь недалеко от Медного всадника, откуда он всегда начинал свои странствования и куда возвращался вечером, чтобы лететь домой, он бродил по знакомым местам, разыскивая следы былого.

Так он нашел место, где прежде стоял дом, в котором он родился и вырос. И ему показалось, что одно из гигантских деревьев, росшее там, — то самое, что росло прежде во дворе. Место, где до замужества жила Ира, он тоже отыскал в густой чаще.

Владилен достал Волгину план парка, но и без этого плана он легко ориентировался в лабиринтах аллей, казавшихся ему прежними улицами, по которым он так часто ходил в своей первой жизни.

Почти на каждой аллее Волгин встречал хорошо знакомое. Зданий, имевших историческую архитектурную ценность, в Ленинграде всегда было очень много, и все они тщательно сохранялись.

Иногда Волгин совершал длительные прогулки по Неве и ее многочисленным рукавам. Арелет скользил по воде быстро и беззвучно. Только плеск рассекаемых волн и длинные полосы пены, расходившиеся в стороны от острого носа, напоминали, что воздушный аппарат превратился в лодку.

Как-то незаметно Волгин вполне овладел искусством управления. Ему уже не приходилось думать, как направить арелет в нужную сторону, это происходило автоматически. Чуткая машина повинуясь малейшему желанию своего пассажира, опускалась на землю или на воду, всегда мягко и плавно поднималась в воздух меняла скорость и направление, точно воля человека была здесь ни при чем, а она сама выбирала путь.

Летать или плыть по воде на арелете было наслаждением. Словно вырастали вдруг крылья или человек превращался в рыбу. Машина могла плыть даже под водой: ее герметический фюзеляж не пропускал влаги.

Все эти дни стояла прекрасная погода, небо было безоблачно. Волгин знал, что это делалось вопреки расписанию, специально для него. Календарь был нарушен, вероятно, впервые за много лет.

Октябрьский парк всегда был полон людей. Волгина замечали сразу, но никогда больше возле него не собиралась толпа, как это случилось в первый день его прилета в Ленинград. Распорядился ли об этом кто-нибудь или это явилось следствием свойственной людям Новой эры чуткой деликатности, изменившей им один-единственный раз, Волгин не знал.

Он видел, что на него смотрят с любопытством, но не навязчиво. Многие улыбались ему или приветствовали дружеским жестом.

Это внимание не было ему неприятно.

Иногда Волгин спрашивал, как пройти к тому или иному месту. Ему отвечали вежливо и просто, ничем не показывая, что спрашивающий — человек необычный.

Он видел, что люди были бы рады поговорить с ним, но никто не делал ни малейшей попытки завязать разговор. Инициативы ждали от Волгина.

А он сам никак не мог заставить себя заговорить с ними о чем-нибудь постороннем. Ложный страх поставить себя в смешное положение, показаться невежественным дикарем не оставлял Волгина.

И люди, казалось, хорошо понимали это.

Каждый день он решал, что сегодня обязательно познакомится с кем-нибудь, но каждый раз возвращался домой, не выполнив этого решения.

Даже с Мэри и Владиленом он говорил не обо всем. Он отводил душу только в редких беседах с Люцием по телеофу. Своего «отца» Волгин не стеснялся и мог говорить с ним свободно.

Окружающие замечали, что характер Волгина начинает портиться. Все явственнее проступали признаки тоски по прошлому. Дмитрий сам видел это.

Комфорт в доме все чаще раздражал его. Иногда ему мучительно хотелось своей рукой повернуть кран умывальника, самому открыть дверь. Он попросил Владилена вызвать механика и выключить автомат в своей спальне. Это было тотчас же исполнено, и Волгин с удовольствием убирал комнату и стелил постель.

Он был бы не прочь вообще убрать все автоматы в доме, но сдерживался, не желая доставлять неудобства Мэри и Владилену.

А они оба скучали в этом вынужденном безделии. Пребывание в Ленинграде становилось утомительным. Они с нетерпением ждали, когда, наконец, Дмитрий решит продолжить путешествие.