Гостеприимный кардинал

* * *

Ты всплываешь. Веревки, тебя державшие в скалах, поглотила волна, молитва краба и стоны утопленников. Ты бороздишь моря. Ветер хлещет тебя то и дело, стараясь утопить. Ты теряешься – и вскоре снова всплываешь в пенных цветах.

Ты часто приходишь, когда под моими окнами покой. (Но я никогда не мог как следует разглядеть тебя.) Ты приходишь и с бурей.

Ты – остров из оленьего камня или, может быть, кораблекрушение из воспоминания?

Рассказы

Бабочки

В клетках были огромные бабочки, заплатил два талера и ласкаешь их крылья, а потом на одну ночь оставалась на твоей ладони печать их бархата, их чудесные черно-желтые цвета и пьянящий запах пыльцы.

Больше всего это развлечение нравилось женщинам. Они специально приходили издалека, чтобы только прикоснуться к этим широким разноцветным крыльям. Затем они забивались в огороды, садились под яблони и, не обращая внимания на песни и зазывания извозчиков, целовали, целовали страстно руку, которой коснулась бабочка.

Ежик

На холме ежик входит и выходит в большой пустой горшок. Квадратный горшок слишком велик для него, но ежик уверен, что когда-нибудь сможет заполнить его без посторонней помощи.

«С годами я расту, расту, и каждый раз я заполняю его немного больше, – думает он, – я отдохну в тот день, когда закупорю своим телом каждый его угол».

И продолжает входить и выходить из горшка.

Он никогда не замечает, что происходит вокруг. Не то чтобы ему все равно. Просто он верен своей цели. К тому же он глухонемой.

И когда-нибудь, с годами, он заполнит свой горшок, даже если ему придется сменить форму и стать квадратным.

Секрет

Однажды вечером, шагая в одиночестве, я впервые открыл свой страшный секрет – в моей юношеской груди скрыты два живых фонаря: красный с левой стороны и зеленый – с правой.

«Так я корабль!» – прошептал я тихо, счастливо.

Тогда я стал испытывать силу воли. Сосредоточив все внимание, я с неописуемой радостью и гордостью отметил, что могу – приводя в движение не использованную ранее мышцу – приказывать светить любому из фонарей, качавшемуся внутри меня, подвешенному на толстом и мягком, как костный мозг, нерве.

И, очарованный, я ходил в тот превосходный вечер в сиянии, изливающемся из меня, по его красному и зеленому свету; я ходил много часов, пока не стерлись подошвы ботинок и острые дорожные камни не начали колоть мне ноги.

Голубь

Открываю, запираю окно. Голубь всегда там. У каменной трубы, откуда разливаются самые разные запахи: травяного супа, горелого хлеба, кожи.

Когда закрывается окно и падают шторы, загораживая меня от внешнего мира, я спрашиваю себя: «А какого же голубь цвета?»

Никогда невозможно ответить.

То я говорю, что он белый. То могу поспорить, что он пепельный, вроде цвета моей души и двери моего дома, то коричневый с белыми пятнами на спине и бородкой на шее.

Я бросаюсь к окну, чтобы убедиться, отодвигаю шторы, но уже разлилась тьма. Птицы нигде не видно; я еле различаю, как темная труба выбрасывает какую-то красную искру и та, написав несколько бессмысленных фраз на черном небе, гаснет и пропадает на морозе.

Шрам

Рана заживает, ее губы медленно смыкаются, как вишневый занавес, и спустя годы на ее месте остается только след, розовый шрам, который наклоняется и целует ее.

Все любят свои раны. Их скрывают за прекрасными гладкими тканями, но помнят место, где они цвели, увяли, съели кожу и собственное мясо.

Поэтому их любят и в часы одиночества, когда никто не видит, наклоняются и с обожанием целуют свои глубокие, темные раны.

Источник

Источник с почерневшим горлышком, забытый на годы за дроком, начал петь в тишине. Звезды от головокружения отлеплялись от неба, падали в яму, а яма посылала их в реку, а река уносила их в сады с рассерженными цветами, откормленными гусеницами, разросшимся тростником, в горячие объятья Земли.

О горячие объятья Земли, о горячие объятья Любви! Я хочу провести свою песнь, как искусный лодочник, туда, где Солнце поворачивает свое колесо и его сверкающая борода зажигает красные лампады на холодных стеклах, выращивает смертельные оранжевые георгины на прекрасных обнаженных женских телах.

Но сегодня трава, густая и толстая, зеленая-презеленая, темная и уверенная в своей эфемерной вечности, глушит мой голос, душит мои шаги, возвращает внутрь меня мою горячую песню.

Лилии

Я много раз блуждал по этому пустынному побережью. Но сколько ни закидывал в море свои донки, всегда вытаскивал за клюв одну и ту же курицу.

Когда возвращаюсь, рыбы сохнут в полном одиночестве на потолке моего чердака.

Я зажгу однажды вечером прекрасный костер, и оживут в последний раз, прежде чем стать пеплом, сверкающие цвета их дна.

Затем эта дикая бестелесная птица вылетит из окна, и звезды осветят лилии, растущие на моих стенах. (Днем это луковицы – вечером они становятся лилиями. Жалость сохраняет их.)

Путешествие