Гостеприимный кардинал

Я вышел из курятника весь в перьях, они забились даже под рубашку и щекотали спину. Петушок дергался, судорожно поджимал лапы, бил крыльями и душераздирающе кукарекал. Я принес его к оливе у источника. На лезвии моего ножа он в последний раз увидел, как мерцает звезда зари. Когда жгучая кровь его уже брызгала на мои руки, на брови мне шлепнулась большая лепешка птичьего помета и я так испугался, что отпустил его, полузарезанного, и сбежал по пустынным полям.

Находка

Я внезапно проснулся и сел на кровати. Кто-то звал меня. В окно входил дрожащий свет вместе с одышкой моря. Во рту был резкий вкус, словно я раскусил звездочку гвоздики. Снова раздался звавший меня голос.

Я быстро надел рубашку и вышел. Спустился по мостовой, прошел площадь и подошел к морю – сейчас оно было немым, умиротворенным, не пенилось, и на его поверхности четко различались, будто на засохшей грязи, следы лап большого животного. Придушенные стоны раздавались из-за скалы. Я осмотрел ее со всех сторон, но не нашел входа. Я стал киркой долбить камень. В проделанной мною дыре показалась голова птицы. Она была окостеневшей, покрытой землей и травой. Когда я очищал ее, мне показалось на ощупь, что она деревянная. «Может, я раскопал какого-то древнего истукана?» – подумал я и стал ощупывать материал. Он был похож на густоплетеную солому; но стоило мне надавить посильнее, он раскрошился, как сухая мята, отвратительно заскрипев в моих пальцах.

Апокалипсис

Долгие часы я боролся с волнами. Я уже совсем было выбился из сил, когда впереди, на скале посреди моря, показался ветхий дом.

«Ты, потерпевший кораблекрушение, добро пожаловать в лепрозорий», – раздался громовой голос.

Сон

Природа покрыта снегом. Я иду по деревянному мосту над замерзшей рекой; между его гнилыми досками растет трава.

Какой-то шум привлекает мое внимание – словно где-то поворачивается маленький блок. Шум исходит из листвы громадного кедра, его ветви касаются перил моста. Я приближаюсь и вижу большую толстую птицу без лап, она спит. Ее веки прикрыты. В глубоком сне она держится клювом за ветку и все работает крыльями, будто летит.

Колодец

На краю пустынной площади со многими рядами колонн есть каменный колодец. Издалека я вижу, что в ведре сидит младенец. Я бегу, подняв дикий крик, но ведро стремительно падает и теряется в глубине, а я не успеваю остановить его распущенную цепь.

Со всех сторон площади вскоре показываются встревоженные люди; я в двух словах объясняю им, что видел, и они все вместе бегут к колодцу, держа по кубку в руках, чтобы спасти ребенка. Вода в колодце быстро вычерпывается, но ребенка нигде нет. На открывшемся дне блестит черная-черная тина. Я вместе с другими тоже засовываю руки в грязь и, поискав, откапываю противень. Секунду смотрю на него и собираюсь отбросить, как вдруг различаю на нем большую каплю жира. Знакомые очертания этой капли пробуждают тысячу страстей, дремавших в моей душе; я прижимаю к себе противень, который я теперь хорошо узнаю, и, поспешно пересекая площадь, теряюсь в садах.

Из глубин озера

Желтый дождливый вечер. Стоя на ступеньках мраморного причала, мы смотрим на глубокую, волнующуюся воду озера.

Большой лобстер проплывает перед нами; он так близко и медленно плывет, что между нами сразу же возникает взаимопонимание:

Давайте схватим его за уши!

Я тоже хватаюсь за ухо, и мы начинаем тащить. Его ухо большое, мягкое и жгучее. Мы потихоньку и с огромным трудом вытаскиваем его из мутной воды, потому что он очень тяжел, и я вижу, как мы ошиблись. Мы вытянули не омара, а крупного полузадохнувшегося орангутанга, который бился, пытаясь освободиться от нас.

Я раскаиваюсь, что впутался.

У орангутанга нет сил бороться, и скоро, полностью подчинившись своей судьбе, он позволяет нам связать ему челюсти веревкой. В больших глазах, смотрящих на меня, я не вижу ярости, только бесконечную печаль.

В этот момент во мне все проясняется. Я понимаю, что ввязался в отвратительное преступление. Я знаю, что этот мокрый орангутанг, обреченно дрожащий у наших ног, – это исключительное животное с редкими душевными качествами, подобного которому не сыскать, – он безукоризненно знает язык, на котором мы говорим, и еще много других.

Я – то смотрю на ладони, где осталась теплота бархатного уха, то бросаю на него виноватые взгляды, как будто прошу его меня извинить.

Мудрое животное молчит.

Я отхожу в сторону и растворяюсь в реках слез.

Яблоки