Через два часа после нашего прибытия все население острова Дикого собралось на берегу. Так бывает только во время авралов, когда приходят грузы.
Запрокинув головы, люди смотрели в небо.
Раздавались голоса:
– Только Матвей Баранов мог это сделать!
– Не поверю, пока сам не увижу.
– А видели, как он ударился, когда давеча садился на бухту?
– Вот потому и поверить не могу…
– Я сам принял радиограмму, – веско сказал Грачев.
– Летит! Летит!
– Сможет ли сесть? Не поломалось ли у него там что-нибудь?
– У Баранова-то?
– Все-таки… нет ли повреждений?
У Нетаева был морской бинокль. Я увидел летающую лодку. Она снижалась торопливо, без традиционного круга.
Скоро лодка пошла над верхушками волн. Вот она коснулась их, подскочила, словно подброшенная вверх, опять опустилась и понеслась по волнам, вздымая брызги.
– Сел! Сел! – закричали в толпе.
Летающая лодка с ревом пошла в маленькую бухту.
Увязая ногами в топкой почве, люди бежали к мосткам.
Навстречу плывущему самолету несся катер.
На мостки причала поднялось несколько человек. Среди них был Костя. Он усердно размахивал руками.
– Который тут радист Панов? Механик Гордеев кто? – спрашивали в толпе.
– А вон в меховой куртке, высокий, с ружьем. Это и есть Гордеев. Мы с ним на острове Русском зимовали.
– Он оттуда и перебрался на остров Угаданный?
– Оттуда.
– А теперь сразу на Дикий попал. Два дня назад, наверное, и не думал об этом.
– Два часа назад не надеялся…
Взволнованные люди расступились.
Два полярника, в меховых куртках, с ружьями за плечами, попали в объятия встречающих. Мы с Нетаевым тоже подошли пожать им руки.
У спасенных были изнуренные, растерянно-радостные лица. Панов, маленький, курносый паренек, видимо впервые попавший на зимовку, был даже смущен таким сердечным приемом. Гордеев, костлявый, высокий, сконфуженно разматывал красный шерстяной шарф.
– Да мы за нерпой… собак кормить… Мы ненадолго… – отвечал он кому-то. – Как же нам теперь обратно, на Угаданный?
Обоих потащили в буфет – угощать.
– Мы омуля копченого наелись, – отнекивались они.
Сквозь толпу мы пробились к Косте. Блестя глазами, он в десятый раз рассказывал:
– Увидели их, когда облетали район острова. Баранов так рассчитал: если собака три часа назад вернулась – значит, они где-то тут, подле острова. Далеко их не унесло.
Подошел Грачев:
– А вы знаете, зачем они собаку ранили?
Все обернулись к нему.
– Хотели, чтобы она на станцию прибежала, дала бы знать, что они тут, близко. Нужно было переплыть полынью до берега. Собака не хотела уходить. Вот ее и ранили, чтобы убежала.
– Я сам об этом хотел рассказать, – перебил Костя. – Они ее пырнули ножом, вроде письмо послали: дескать, живы, близко. Вот их Баранов и нашел по обратному адресу.
– Но как вы сумели взять их на борт? – спросил Нетаев.
Костя посмотрел на него насмешливо.
– Помнишь, как нас навернуло в бухте при трех баллах?
Нетаев потер затылок.
– Потому Баранов вас и высадил. Не хотел с вами рисковать. Он уже решил садиться на воду в шторм.
– Вот этого я никак не пойму, – вставил Грачев. – Надо Баранова расспросить.
– Он и разговаривать об этом не станет. Не знаешь его? – возмутился Костя. – Я сам расскажу, как он это сделал. Видели сверху море, когда шторм? Оно все будто заштриховано.
– Да, да… я заметил, – вспомнил я.
– Это волны. Они бегут рядами. Каждая линия – гребень волны. Если такой гребень ударит лодку – гроб. При посадочной скорости – ей каюк.
– Как же Баранов?
– Сначала я сам ничего не понимал. Вижу, над самыми волнами идем. Пена на них такая… лохматая, серая. А Баранов выруливает, чтобы вдоль гребня идти. Ну и вырулил. Тут и я понял, что он делать хочет. Вижу, словно застыли под нами волны, остановились. По морю мы с ними с одной скоростью движемся… ну и перемещаемся, летим вдоль волны. Вот представьте, что вы вкось по перрону бежите, все время находясь против дверцы движущегося вагона. Так же и мы… Летим по морю вкось и все время над одной и той же волной. А волна здоровая, прямо как железнодорожная насыпь… Было бы волнение меньше – ни за что не сесть! А тут он сел прямо на гребень. Было где поместиться!
– Артист!
– Опустились мы на гребень без удара. Бить нас потом начало, когда мы потеряли скорость, с волны сошли. Ох, и било, ох, и качало… елки-палки! Думал, разобьет машину… Нет, ничего, сняли мы их с льдины. Крепко ребятки натерпелись. Глазам не верили, что мы сели… А в воздух поднялись вот как: подрулил Баранов севернее острова к двум ледяным полям. Между ними волнение уж не то было. Вот мы и взлетели.
– Теперь догоним «Седова»! – обрадовался Нетаев.
Потом мы увидели Баранова. Высокий, широкоплечий, прикрываясь полой куртки, он закуривал. Бросив спичку, обернулся и протянул знакомый кожаный портсигар.
– Закурим, – сказал он улыбаясь.
Папиросы брали все, даже я, никогда не куривший.
Кстати сказать, из-за ветра или от чего другого, но никто не закурил.
Папироса летчика Баранова до сих пор хранится у меня в память об Арктике.
«Полярный Варяг»
На память об Арктике я подарю вам фотографию корабля, – сказал мне радист Грачев.