Гостинец из будущего

Разговор, разумеется, шел о похоронах, но между делом вспомнили о ночной операции. О ней знали все присутствующие, иначе бы и речи не возникло. Найденная в квартире Попова карта однозначно указывала, что Михалыч шел по правильному следу. Конфуз с опергруппой был, конечно же, крепким ударом по самолюбию, но вот ведь ещё что любопытно — сегодня утром Светлана Попова на работу в модельную студию не явилась. И дома её, кстати, нету. Может, и тут чего-нибудь прохлопали? Может, нужно было и её ночью брать вместе с Поповым? Либо позже, после тог, как Попов, воспользовавшись внезапным эксцессом в «Крайслере», вероломно удрал? Но нет, правильно Михалыч сделал, что не взял Светлану — это уже попахивало чрезвычайщиной, а чрезвычайщина, как известно, всенародно осуждена.

Вскоре позвонили из морга. Валерий Михайлович Скоробогатов, сорокачетырехлетний, никогда ранее не болевший здоровяк, имевший, что бы ни случилось, кровяное давление, как у космонавта, скончался от апоплексического удара.

Глава 3. Какой год на дворе?

На сей раз они провалились не так глубоко — в 1937 год, но это ничего не значило. Так уже бывало. Падение вдруг замедлялось, они начинали проваливаться с дискретностью в 10 лет, казалось бы ещё чуть-чуть и погружение прекратится, ан нет — в какой-то момент после очередного коллапса и следующего за ним возрождения оказывалось, что они ухнули вниз сразу на пару веков.

Гигантская капсула, в которую была заключена лаборатория Корнелия, уравновесилась в подвальном помещении здания на Котельнической набережной, аккурат под размещенными на первом этаже коммуналками, но пробыла там недолго. Через двадцать минут произошел очередной провал, после которого под воздействием возникшего турбулентного хронопотока обитатели одной из комнатушек валютчики-сожители Степан Буханкин и Зинаида Ремизова, а также вломившийся в комнату по их душу чекист Антон Шепталов с маузером наизготовку, из 1937 года были заброшены в 1999 — год описываемых в этом повествовании событий.

Так совпало, что и там, и там был поздний вечер.

Шепталов на задании был не один, с ним были еще двое закованных в кожу товарищей, которые видели, как Антон заскочил из общего коридора в комнату, и услышали, как он сказал с удовлетворением: «Ага, оба голубя здесь», — вслед за чем где-то в подвале прогремел взрыв. Взрыв, значит, как потом рассказывали товарищи, прогремел, стёкла посыпались, а ни Шепталова, ни Ремизовой с Буханкиным после этого в комнатушке не оказалось.

Зато оказались они в мягко освещенной скрытыми плафонами прекрасно обставленной комнате с диковинной мебелью, коврами, попугаем в клетке и каким-то чудным черным ящиком, передняя стенка у которого, похоже, была стеклянная.

Комната была огромная, в открытую дверь виден был кусок коридора с парчовыми панелями. Из забранного ажурной решеткой окна видна была расцвеченная многочисленными огнями набережная, и что-то в ней было от той набережной, что открывалась из окна буханкинской коммуналки.

На журнальном столике рядом с хрустальной пепельницей и срамным журналом с голыми бабами лежала толстая золотая цепь. Увидев её, Ремизова с Буханкиным зашептались, но обалдевший поначалу и уже начавший приходить в себя Шепталов пресек их поползновения.

— Стоять, — сказал он, наставив на них дуло маузера. — Мало вам валюты, так еще за кражу захотели срок мотать? Стоять, контры.

Маузер, между прочим, был классный, образца 1932 года, с магазином на 20 патронов и возможностью автоматической стрельбы. Выглядел он весьма внушительно и действовал безотказно даже в том случае, когда был просто направлен в брюхо. Ну, а уж если Шепталов нажимал на спусковой крючок, то тут и говорить нечего. Кстати, Шепталов с двадцати шагов этим маузером запросто вышибал 98 очков из 100.

Сожители об этом не знали, но предпочли заткнуться.

Квартира, а уже ясно было, что это не прежняя чудесно обновившаяся коммуналка, а здоровенная квартира, оказалась не пуста. Где-то в недрах её кто-то гулко и басовито заперхал и тяжело затопал по коврам, приближаясь.

— Отпусти, начальник, — деловито предложил пухленький Буханкин. — А хочешь — вместе уйдем. Накроют на чужой хате-то — потом не расчиха…

Он замолчал, так как сообразил, что чекист — сам представитель власти, да еще какой власти. Кого при нём бояться? Разве что черта.

В комнату вошел откормленный, мордастый, с тугим загривком парень, одетый в расстегнутый бордовый халат, из-под которого выглядывал внушительный живот.

— Здоров, — густо сказал парень и, протянув ближайшему к нему Буханкину руку, назвался: — Толян.

— Спрячь пушку, — посоветовал он, подходя к Шепталову, — Трясти, что ли, пришли? Или хату подломить?

От него пахло спиртным.

— Как, то есть? — спросил Шепталов, машинально пожав мясистую тяжелую длань Толяна.