— Не подскажешь ли, Федор Иоаннович, сколь велики наши потери?
— Больше чем хотелось бы, но меньше, чем могло бы быть… Чуть более пяти тысяч упокоилось навеки, и вдвое от того ранено.
Медленно перекрестившись, князь жадно полюбопытствовал:
— А как у крымчаков?
— Тысяч с десять выжило.
Видя неподдельное удивление прихворавшего военачальника, царевич понимающе кивнул:
— Не опамятовал еще до конца? Ты же был на заседании Думы Боярской, когда расписывалось, где и кому с войсками стоять, и как бить Хана Крымского.
Поглядев на растерянного окольничего, синеглазый недоросль все тем же мягким голосом начал делиться известными ему подробностями:
— Больше всего потерь у Большого полка князя Воротынского и полка Правой руки князя Одоевского, что пересекли путь крымской орде: затем в твоем гуляй-городе — под тысячу стрельцов погибло. Еще убитых добавилось, когда полк Левой руки князья Хованского ударил и погнал степняков к Молодям.
Сжав пиалу в здоровой руке, Хворостинин предположил:
— А там их, зажатых меж малых лесных засек и моим гуляй-городом, раскатали кованой ратью?
Как-то странно-оценивающе поглядев на голову собеседника, царевич Федор вдруг поднялся со своего места и пересел на лежак, положив ладони на мужские виски.
— Хм, в порядке…
Отсаживаясь обратно, юный целитель продолжил немудреное повествование.
— Нет, Дмитрий Иванович, тяжелая конница была потом. Прежде на крымчаках опробовали пушкарские новины: полевую артиллерию и чугунную картечь.
Выразительно поморщившись, четырнадцатилетний художник невольно скосил глаза на сумку-чехол из-под своего рисовального планшета, где в особой укладке покоилось полсотни зарисовок, портретов и набросков будущих картин.
— Я и раньше знал, что война хорошо смотриться только издали, теперь же и вовсе понял, что это не мое. То, что осталось от войска крымского, уже который день по ямам растаскивают и закапывают…
Со скрытой усмешкой подумав, что это младшему сыну царя вольно выбирать, чем они хотят заниматься, а у иных их жизненная стезя предопределена с самой колыбели — князь-воевода чуть подтолкнул синеглазого рассказчика в интересующем его направлении:
— Мне слуга поведал, что Девлет-Гирея убили, и сынов его, и даже многих знатных мурз и беков?
Потягивая травяной взвар из кружки, доставленной все тем же Горяином, царевич напомнил:
— Так ты же сам не дал им в степи утечь. Хотя их там окольничий Адашев дожидался, со служилыми казаками.
Покрутив головой — ну, насколько это позволяла ноющая шея, служилый рюрикович вдохнул легкий парок от поданного ему питья и осторожно заметил:
— Жаль.
Поглядев на него поверх стакана яркими синими глазами, царевич Федор с легкой улыбкой развеял сомнения князя:
— Добычи хватит всем, и на всех, Дмитрий Иванович: за батюшкой служба верная и подвиги ратные не пропадут. Тем паче, ты и у Мити на хорошем счету: у него на тебя большие виды…
Позабыв про боль и неудобства, тезка государя-наследника всем своим видом изобразил один большой вопрос. В Москве захудалого рюриковича постоянно оттирали на вторые-третьи места более знатные князья-воеводы, а вот в Вильно под рукой Димитрия Иоанновича умному человеку было где себя проявить — и тем самым продвинуть свой род повыше, попутно его обогатив. Однако делиться столь желанными подробностями царевич Федор не стал, переменив тему разговора.
— Сейчас немного отдохнешь, и тебя перенесут в повозку: два дня в пути, и будешь дома. Горяин, где там роспись лечебных процедур для Дмитрия Ивановича?
Пока младший Скуратов-Бельский рылся в своей шитой серебром сумке-планшетке, возле палатки появилась румяная от быстрой ходьбы девица-красавица в приказном платье с крестом-в-круге. Остановившись возле входа, она совместила короткий поклон с быстрой речью:
— Федор Иоаннович, очень просит подойти Викентий Жанович!
Не торопясь вставать с лавки, юнец царских кровей недовольно проворчал:
— Что там у Венсена случилось такого срочного? Опять кто-то из его учеников напортачил?
— Говорит: рану плохо вычистили, воспаление пошло! Домна Пафнутьевна уже легла отдыхать, а пациент уж больно плох, жаром так и пышет!..