Государь

Перестав давить на иерархов через со-чувствие, Иван демонстративно выпустил из ладони свой наперсный крест и более спокойно продолжил:

— Прости, батюшка. Однако же брат мой Димитрий в каждом письме из Вильны спрашивает: когда же ему ждать печатных псалтырей и прочих книг богослужебных? Днями и ночами молится в храмах, вершит множество богоугодных дел, всемерно укрепляя веру нашу в Литве — и питает большую надежду на скорую помощь от русского клира. Коий отчего-то помогать не спешит… Как и съезжаться на Освященный собор. Может, я чего-то не понимаю по молодости лет и скудости умишка своего? Так ты бы объяснил мне, отче Филипп, а я с твоих слов непременно отпишу брату, как радеет братия Христианская за веру истинную?

Гневно сверкнув немного выцветшими от старости глазами, разменявший седьмой десяток лет митрополит тем же спокойным тоном ответил:

— Государь Димитрий Иванович разумник известный, и без меня хорошо знает, что любая спешка при исправлении даже самого малого требника многие беды сулит — ибо в писаниях даже крохотная буквица порой таит множество смыслов.

Оба начальствующих епископа и один «простой» епископ Сергий тут же согласно закивали; а вот владыко Савватий, епископ Рязанский и Муромский Феодосий и архимандрит Афанасий просто наложили на себя крестные знамения. Первый из-за недоброжелательного отношения к митрополиту; второй, хотя и был «иосифлянином», но умеренным и очень лояльным Великому государю. Про царского духовника и игумена Чудовой обители даже и говорить не приходилось: после кончины архипастыря Макария именно его поначалу и прочили в предстоятели Русской церкви, и только крайнее нежелание самого Афанасия избавило его от самого главного клобука на Руси.

— Да неужто, владыко? Я вот не раз слышал жалобы на то, что в рукописных богослужебных книгах полно ошибок и неточностей — отчего проистекает разное неустроение в церковном служении и мирской жизни. Странно получается: более всего в наведении порядка должна быть заинтересована Церковь — однако же, я зрю совсем иное… Может, все дело в том, что изрядное число священнослужителей со времен Иосифа Волоцкого крепко держится того, что простым людишкам самим читать Апостолов и Евангелие — есть грех?

Несмотря на всю свою выдержку, митрополит едва заметно дернулся и с нарастающим подозрением оглядел среднего царевича, начав подозревать его в симпатиях к учению Нила Сорского.

— И вновь повторю тебе, чадо неразумное: в таких делах спешка послужит лишь на руку Врагу рода человеческого! Пока не прибудет последний из приглашенных игуменов и епископов, Освященный собор не начнется, ибо…

Моргнув, владыко Филипп повел головой в сторону столика у дальнего окна, где целительница Дивеева чем-то тихо хрустела. Недолго, впрочем: отложив в сторонку ручную мельничку, она принялась разжигать сразу две спиртовых горелки, явно собираясь варить какое-то из своих снадобий.

— То будет против всех обычаев и правил. А тебе бы, царевич, не слушать клеветников, измышляющих разные нелепицы, а чаще вспоминать про молитвы и помнить о смирении, приличествующем любому христианину.

— Клеветников? Лет несколько тому назад читывал я труды Иосифа Волоцкого. Среди прочего, он утверждал, что… Как там было писано? «Власть духовная выше светской власти, и церкви необходимо поклонятися паче, нежели государю». Удивительно, что он не предложил вдобавок и туфлю целовать митрополитам Московским, яко Папе римскому…

Как ни сильна была выдержка и смирение Филиппа, но такое пробрало и его:

— Преподобный позже изменил свое мнение! На церковном соборе было провозглашено, что не повиноваться мирскому правителю есть грех великий, и служить ему надобно как Господу, а не как человеку!..

— Мнение он изменил после того как прадедушка выказал ему свое недовольство…

Словно подтверждая истинность этого утверждения, янтарные панно на стенах царского Кабинета на мгновение полыхнули, отражая свет обманчиво-близкой молнии: следом дрогнули от гулкого удара грома большие полотнища оконного стекла, притянув к себе опасливые взгляды священноначальников. Тут бы уже и закруглить опасный спор, но все испортил владыко Герман, непреклонным тоном заявивший:

— Ты слишком юн, царевич, чтобы толковать духовные писания!

Смерив архиепископа Казанского долгим взглядом, Иван тихо заметил:

— В детстве я частенько одолевал авву Макария своими глупыми вопросами. О чудесах Божиих, о разных притчах из Ветхого завета, многом ином — и ни единого разу он мне не отказал в ответе. Став отроком, я повинился перед покойным митрополитом за то, что досаждал ему и неразумно отвлекал от разных важных дел: владыко же молвил мне в ответ, что долг священства как раз в том и состоит, чтобы всегда и везде нести в мир свет веры и учить любви к Господу. Он был истинным вероучителем, и смерть его большая потеря для всех истинно верующих… Ты же, Герман, просто один из управителей Церкви, и к тому же упертый дурак — умный бы просто молчал, помятуя о многих негораздах и неустроениях в казанской епархии.