Государь

Не на такой исход рассчитывали иерархи, собираясь на разговор к Великому государю: желали прощупать его и вызнать, чем дышит и о чем думает; немного устыдить разными винами и негораздами, чтобы на Освященном соборе царь был скромнее в желаниях и речах. Получилось… Не очень хорошо, и теперь уже управителям Церкви следовало спешно разгребать то, что свалилось на их покрытые клобуками головы.

— Ступайте себе с Богом!

Несмотря на ясный посыл, митрополит Филипп так и остался сидеть за столом: не дожидаясь, пока остальное священноначалие покинет Кабинет, его хозяин с нескрываемой насмешкой поинтересовался у главы Русской поместной церкви:

— Что, отче? Уже измыслил, как будешь объяснять мирянам, почему им должно смиренно принять все прежние подати, кои с них сняла казна из-за доброй торговлишки зеркалами, фарфором и стеклом?..

Проигнорировав неудобный вопрос, митрополит дождался второго: когда служитель царских покоев осторожно притворил толстую створку резной двери за последним из иерархов, Иоанн Васильевич спокойно (легкая усмешка в глазах была не в счет) поинтересовался:

— Ну что, Филипп, оно того стоило?

— О чем ты, Великий государь?

— Ну как же: сынов моих порядком разозлил, хулу на меня — мне же в вину и ставил, да еще и на целительницу мою напраслину возводил. Вот только ради чего все эти труды?

Вздохнув, архипастырь наконец-то поделился тем, что его тревожило последние три седьмицы:

— Скажи, Великий государь, для чего ты приучаешь царевича Иоанна к делам правления? И знаешь ли ты, что государь Димитрий Иоаннович митрополита Литовского начал прилюдно величать пастырем всея Руси?

Сдвинув книгу раздора меж Троном и Церковью на край своего массивного стола, сорокалетний правитель весьма неласково поинтересовался:

— Что тебе, чернецу, интерес до наших царских забот? Или ты забыл о нашем уговоре, что власть духовная и мирская не вступаются в дела друг друга?

— Я для Христа чернец. А для тебя, благочестивого царя, по твоему же царскому изволению, а более того — по заповеди Христовой, отец и учитель! И мы вместе с тобой должны иметь попечение о православии, как Божии слуги.

Однако Иоанн Васильевич забот митрополита и его шагов к примирению понимать не пожелал:

— Оно и видно, какое попечение о вере имеют твои епископы и архимандриты: а уж доносов на беззакония иных игуменов столько, что они в сундуках не помещаются! Наведи уже порядок в Церкви, отче Филипп, и проводи скорее Освященный собор — тогда вновь вернется меж нами мир и согласие. Теперь же ступай себе с Богом и моими добрыми пожеланиями, и дай мне, наконец, провести остаток вечера с семьей…

Глава 10

Десятилетняя ученица знахарки по имени Луша была девочкой умной и очень самостоятельной — настолько, что наставница вполне доверяла ей самостоятельный сбор кислицы[47] в лесу. Еще она была очень осторожной — и только услышав стук топора и голоса чужаков, шедшая в сосновый бор лесовичка сразу же присела, растворившись в высоких зарослях травы.

— Лови!..

— Ай черт косорукий! Куда на голову сыплешь?

Тук. Тук-тук. Плюх!

— Подобрал?

— Да! Вон еще один гриб, на пару саженей повыше!..

— Вот сам за ним и лезь. Я тебе белка, что ли?

— Отожрал задницу…

А еще Луша была (как это и полагается в ее возрасте) очень любопытной: за последние три седьмицы по давно заброшеному большаку мимо их с наставницей леса проследовало два больших отряда дворянской конницы, и не меньше десятка мелких отрядцев помещиков Дмитровского уезда, торопившихся куда-то вместе со своими боевыми холопами. Ныне же в ее любимую березовую рощицу заехал настоящий обоз из целой дюжины больших пароконных фургонов, и праведное возмущение наглыми чужаками (понаехали тут!) боролось в ней с разыгравшимся любопытством (а зачем приехали?!?) — и понемногу проигрывало в изначально неравной борьбе. Посидев среди зарослей березняка в обнимку с корзинкой и почувствовав себя в полной безопасности, будущая травница рискнула привстать и рассмотреть все получше. Рассмотрела, сначала подивившись обилию молодых девок в одинаковых платьях: а затем возмущенно охнула, преисполнилась праведного негодования к недорослям в холщовых одежках — потому что они своими топорами ободирали ее любимую березовую рощицу на предмет чаги[48] едва ли не вчистую, не тронув только самые высоко расположенные наросты.

— Сёмка, пустые мешки остались? Там кислицы насобирали просто ужас сколько, да корней накопали изрядно.

— Сейчас поднесу. Опять все фургоны до верха забьем, а сами пёхом потопаем…

А ей? А как же она? Луше что, теперь за ягодами и корнями за пять верст бегать по их милости, раз эти все ближние заросли обобрали? Сволочи!!! Возмущенно шмыгнув носом и целиком уйдя в подслушивание и подсматривание, лесная дева не заметила опасности для самой себя:

— Ай!..

О чем и пожалела, резко вздернутая за шкирку крепкой мужской рукой.

— Гля, старшой, какую я зверушку поймал!

Повиснув в воздухе тощей и неказистой тушкой, ученица знахарки первым делом испугалась, а вторым — приготовилась пустить слезу.

— Молодец, хвалю.