Государь

И ни один человек никогда не будет таким безумным или таким мудрым, таким дурным или таким добрым, чтобы из двух противоположных человеческих качеств не похвалить достойное похвалы и не осудить достойное порицания. Тем не менее почти все люди, ослепленные ложным благом или ложной славой, склонны сознательно или неосознанно принимать сторону тех, кто заслуживает скорее порицания, чем похвалы. Располагая возможностью сохранить в веках свое доброе имя, установив республику или царство, они обращаются к тирании, не замечая при этом, какие бесчестья, позор, хулы, опасности, тревоги она им сулит, лишая надежды на славу, почет, безопасность, мир и спокойствие души.

Невозможно представить, чтобы частное лицо, выросшее в республике и ставшее ее государем благодаря доблести или удаче – если этот человек знает историю и чтит память древности, – чтобы он не захотел быть для своей родины при республиканском правлении скорее Сципионом, нежели Цезарем, а при монархическом – скорее Агесилаем, Тимолеоном и Дионом, нежели Набидом, Фаларидом или Дионисием, потому что первых в исторических повествованиях превозносят даже чрезмерно, а вторых смешивают с грязью. И можно видеть, что Тимолеон и прочие обладали у себя на родине не меньшей властью, чем Дионисий и Фаларид, но в то же время жили в неизмеримо большей безопасности.

Пусть никто не обольщается славой Цезаря, которого писатели так расхваливают; эти люди ослеплены его удачей и находятся под впечатлением долговечности империи, правители которой носили его имя и не допускали свободных суждений об этом человеке. Но кто желал бы узнать мнение свободных писателей, пусть обратится к их высказываниям о Катилине. Проступок же Цезаря настолько предосудительнее, насколько совершенное преступление хуже только задуманного. Достойно внимания, сколько хвалы расточают Бруту, воздавая должное врагу Цезаря, когда невозможно порицать его самого.

Пусть тот, кто стал государем своей республики, задумается, насколько больших похвал, после того как Рим стал империей, удостоились императоры, жившие по закону, как добрые правители, по сравнению с теми, что поступали иначе; он увидит, что у Тита, Нервы, Траяна, Адриана, Антонина и Марка не было нужды в преторианцах или в многочисленных легионах для охраны, им было достаточно собственного добронравия, народной любви и благосклонности Сената. Он увидит также, что Калигулу, Нерона, Вителлия и других преступных императоров их восточные и западные полки не спасли от врагов, которых они приобрели своими дурными нравами и распущенностью. История каждого из них могла бы стать хорошим пособием для государей, указывающим пути славы и позора, пути безопасности и вечного страха, ведь из двадцати шести императоров, что правили от Цезаря до Максимина, шестнадцать были убиты, и только десять умерли своей смертью. И если среди погибших было несколько достойных правителей, таких как Гальба и Пертинакс, то их погубила испорченность, посеянная их предшественниками среди солдат; если же кто-нибудь из негодяев умер собственной смертью, как, например, Север, то этим он обязан своей необыкновенной удаче и своей доблести, что редко соединяется в жизни одного человека. Эта история показывает также, каковы установления правильной монархии, – ведь все императоры, получившие власть по наследству, за исключением Тита, были дурны; те же, кто получил ее по усыновлению, в частности пятеро императоров от Нервы до Марка, – те были достойными, но когда власть стала переходить по наследству, империя двинулась к своей гибели.

Итак, пусть государь возьмет отрезок от Нервы до Марка и сравнит его с предыдущим и последовавшим временем, а затем пусть решит, когда ему было бы предпочтительнее жить и управлять. В правление достойных императоров он увидит повсюду картины мира и правосудия, безмятежного государя в кругу довольных граждан; увидит полновластный Сенат, уважаемых чиновников, богатых людей, на достояние которых никто не посягает, почет, воздаваемый доблести и благородству, увидит царящие повсеместно покой и благоденствие; в то же время – никаких следов зависти, произвола, продажности, властолюбия; золотые времена, когда всякий может иметь и отстаивать любое мнение. В конце концов перед таким государем склоняется весь мир, император наслаждается преклонением и славой, народы – взаимной любовью и безопасностью.