Штурмующие темной волной подкатили к стене и столпились под ней, стремясь укрыться от стрел хьюмских лучников. Эйнон выкрикнул приказ, и воины тотчас подняли штурмовые лестницы и принялись раскручивать над головами веревки с крючьями. Они непрерывно выкрикивали боевой клич; сверху им отвечали защитники. Крючья на веревках свистели в воздухе, некоторые находили цель, другие падали. Воины взбирались по лестницам, карабкались по веревкам. Эйнон начал взбираться по ближайшей лестнице. Уголком глаза он увидел, как светлая дымящаяся жидкость облила трех четтов на соседней с ним лестнице. Прямо у него на глазах они загорелись и упали на землю, корчась от боли, но не издавая ни звука. Гнев и ненависть поднялись в нем, как черный прилив. Карабкавшийся впереди воин издал победный клич, добравшись до парапета, а затем пронзительно вскрикнул и упал вниз со стрелой в глазу. А затем Эйнон очутился лицом к лицу с хьюмским лучником, отчаянно пытающимся вставить в тетиву еще одну стрелу. Держась за лестницу, Эйнон другой рукой выхватил из ножен кинжал и метнул его. Кинжал бесполезно лязгнул о шлем лучника, но тот вскрикнул от страха и, отступив на шаг, полетел со стены. Эйнон перелез через парапет и, сверкая саблей в золотых лучах солнца, стал прорубаться сквозь толпу лучников и копьеносцев, которая внезапно оказалась слишком плотной, чтобы дать ему действенный отпор.
Через зубцы перелезали и другие четты; вскоре они заполнили центральный участок стены, позволяя забраться еще большему числу воинов.
– Нам удалось! – крикнул Эйнон. – Удалось! К воротам! К воротам!
Вращая саблями и рубя, четты все больше теснили защитников. Они добрались до сторожевой башни, перебили всех, кто в ней находился, и завладели лестницей, ведущей в сам город. С дикими воплями Эйнон и его воины хлынули вниз по лестнице, рассеивая все на своем пути.
Во внутреннем дворе дворца то, что осталось от рыцарей Двадцати Домов – около трехсот бойцов тяжелой кавалерии – нетерпеливо ждали приказа атаковать. Среди них находился и Серефа, которого все еще преследовал образ его товарищей, оставшихся на сторожевом посту, откуда он сам едва сумел спастись. Ему хотелось отомстить четтам, но в данный момент он мог лишь прислушиваться к звукам штурма западной стены. Он сжимал узду и молил бога, чтобы тот позволил четтам перебраться через стену, и рыцарей призвали бы в бой – и в то же время испытывал острое чувство вины от того, что его желание могло сбыться.
Казалось, многие часы рыцари провели, слушая, как сражается кто-то другой, когда тональность и громкость боя заметно изменились. Он шел ближе, стал более отчаянным, и Серефа почувствовал в шуме битвы несомненную струйку паники. Сердцебиение и дыхание его участились, он начал обливаться потом под нагрудником и шлемом. У входа во двор появился гонец, лихорадочно огляделся и, обнаружив Галена, опрометью бросился к нему. Командир и гонец обменялись краткими фразами, и гонец убежал. Гален повернулся к рыцарям, поднял затянутый в кольчужную рукавицу кулак и махнул. Серефа невольно усмехнулся: бог удовлетворил его желание.
Они по-прежнему ехали шагом, пока не выехали со двора, а затем рысью двинулись по широкому проспекту, прямиком ведущему на запад. Весь район обезлюдел. Впереди, на западной стене, они видели маленькие фигурки, похожие на муравьев, и начинающий подниматься в небо столб дыма. Гален обнажил меч, рыцари построились в четыре ряда для максимально широкого фронта и перешли на кентер; цокот подков и позвякивание доспехов эхом разносились по городу. Серефа оказался на самом краю правого фланга во втором ряду. Он разглядел на земле врага, теснившего отчаявшихся защитников, пытающихся не пустить неприятеля к главным воротам северной стены. Гален опустил поднятый меч, и рыцари перешли с кентера на галоп. Издаваемый ими шум перешел в оглушительный грохот и был слышен, несмотря ни на какие другие звуки.
Четты посмотрели в их сторону и с ужасом увидели,