Государь Иван Третий

– А мне тя прощать нечего. Ты правильно ответил. Мы все живем по старине, как жили наши отцы, деды и прадеды. И изменять им не будем! – И он вновь обнял и похлопал по спине Василия.

Когда князь собрался уходить, Егор встал на его пути.

– Иван Васильевич, не побрезгуй, отобедай с нами. Весь наш род будет помнить этот день.

– Ну что ж! – Князь посмотрел на Василия.

А тот говорит:

– Уважь, князь, батяню моего. Наш род завсегда был верен делам княжьим.

– Я знаю и помню. За стол так за стол.

Уходил князь от них, придерживаясь за отца и сына. Уже на пороге своего дворца он вдруг отстранился от них и со словами: «Я сам», пошатываясь, поднялся на первую ступеньку. Повернувшись к ним, сказал:

– Егорушка, сделаешь правильно, если поедешь в Кафу. Езжай… – И он махнул рукой.

Княгиня встретила его с испуганным видом:

– Ты где пропал? Я тя…

– Возьми-ка! – И он вытащил из кармана ожерелье необыкновенной красоты и огромной ценности.

Увидев, она даже ахнула:

– Это откуда же?

– Купец подарил!

Князь не запамятовал и ничего не перепутал, когда сказал им, чтобы они ехали в Кафу. Егор, когда осознал, что они спаслись, вернулся к своей мысли, ради которой и пошел на опасный Север. От своих сотоварищей, которые побывали в Кафе, он слышал, что порядки там изменились. Крымский хан сильно блюдет купеческую сторону, хорошо понимая, кто приносил в его казну реальный доход. И, несмотря на усталость, Егор решил поездку не откладывать и спросил об этом у Василия. На что тот ответил:

– Батяня, отведу душу в кулачном бою, потом хоть на край света.

Егор на это ничего не сказал и решил за это время найти корабельщиков, узнать, кто может составить компанию. Если несколько купцов поплывут, страху будет меньше.

Незаметно подошло время кулачной схватки. Народ, освободившись от весенних забот, сразу после окончания посевной с нетерпением ожидал этого события. Все гадали: будет ли великий князь? Старики поговаривали, что раньше, бывало, не оставлял без внимания кулачную схватку сам Димитрий Донской! Иван же Васильевич к этому действу относился… не сказать, что холодно, но… довольно безразлично. Хотя всегда интересовался, когда будет и готовится ли место для боя. Когда его спрашивали, почему он не приходит, отвечал: «Время жаль на мордобой глядеть». На другой же вопрос: «Почему разрешает?» – отвечал: «Да это смелость в народе пробуждает». Вот и пойми князя.

Летом место готовили за рекой Яузой, где были слободы: Гончарная, Котельники, Кожевники, на площади у церкви Николы в Котельниках. Сюда же приходили с Неглинки из Кузнецкой слободы. Хоть и маловато их приходило, но это были самые опасные бойцы. Не чурались кулачного боя и кремлевские приживалы. Народу собиралось – яблоку негде упасть. А сколько среди них знатоков было!

– Не так, Микола, бьют! Снизу, снизу надо!

Но попробуй ему скажи: «Что орешь? Иди да покажи!» – в ухо тут же заработаешь. Одним словом, страсти кипели, что на поле Куликовом! Победителей чтили. Проигравших с презрением забывали. Другой кумир появлялся. Зимой кулачный бой чаще всего проходил на Москве-реке. Снег с реки убирали. Народ размещался по обоим берегам. Многие и на лед спускались. Сколько было хохоту, когда от ловкого удара катился побитый к ногам толпы. Пощады, жалости от этой толпы не жди, кроме насмешки. А у кого скула свернута, половины зубов нет, приговор один: «Слабак, сиди на печи».

И вот день кулачного боя наступил. Деревья вокруг облепили мальчишки. Начинали бой мальцы с обеих сторон. Когда первые ослабевали, к ним на помощь спешили старшие. Незаметно в бой вступали мужики. Все смешивалось. Более кучно билась Кузнецкая слобода. Ей и кричали победу. И вот на поле появлялись несколько бойцов-удальцов. Среди них и Василий. Это была сборная группа. Тут могли быть и бояре, и купец, и возчик, и стражнику место находилось. Кулаки у парней так и чесались. И начиналась потеха. Эта группа, как таран, громила слободских, встречались они и с кузнецкими. У них отважным бойцом считался мужик по прозвищу Обух. Его прожженные, почерневшие кулачищи били точно обухом. Как «пригладит» чью голову, считай, отпелся, воробышек. Многих даже вид его пугал. Черное, прокопченное лицо с густой бородой, светящиеся злостью глаза из-под мохнатых бровей наводили страх. Василий уже раз встречался с ним. Еле на ногах устоял. Но искр из глаз было… чуть матушку Москву не поджег. Но не та кровь текла в купеческом юноше. Уж очень хотел он поквитаться с силачом. Не очень-то хотелось носить на себе пятно проигравшего. Целый год готовился, нанимая бывалых мужиков.

И вот пришло время посчитаться. Обух ощерился. Узнал, кого бил. Вся его заросшая физиономия говорила о том, что он не сомневается в своей победе. Не находилось еще молодца, что устоял бы перед ним, Обухом. Это прозвище ему нравилось. Оно было пугающим, угрожающим. Все, увидев, кто с кем должен биться, забыли своих противников.