Государь Иван Третий

Рим. Вечер. Город во власти черно-пепельной тучи, которая тихо приползла с моря и погрузила его в ночную темноту. Упершись в Апеннинский хребет, она разрядилась громовыми раскатами. Видимо, от злости, что не может преодолеть хребет, она стала поливать землю проливным дождем, который разогнал римлян по их домам. Даже таверны опустели. Кому же хочется промокнуть до нитки? И город погрузился в сон. Окна домов, озаряемых редкими стрелами молний, выглядели в этот момент с площади Святого Петра как бельмо на глазу слепого музыканта. Освещенная фонарями, расставленными по ее периметру, в их тускло отражаемом свете она сейчас была похожа на озеро, покрытое волнистой рябью. Казалось, все кругом вымерло.

И только на втором этаже Бельведерского дворца из-за небрежно задвинутой шторы пробивался свет. Это была потайная комната папы римского. В ней он встречался со своими преданными друзьями. Иногда сюда приводили и противников папы, которые редко возвращались живыми.

Это было уютное гнездышко. Мягкие, с наклонными спинками бархатные кресла, посредине круглый, инкрустированный золотом столик. Стены обтянуты светло-зеленым шелком. Вдоль стен расставлены пальмы, промежуток между которыми занимал цветущий кустарник. Слышалось птичье пение. А освежающий аромат приводил гостя в умиленное состояние. Разве это не рай? И даже те, кто здесь часто бывал, не могли отделаться от этого чувства. Редко острый глаз мог заметить за зеленым занавесом скрытый эркер. Если бы он заглянул туда, то увидел бы роскошную кровать под балдахином. Наверное, здесь усталый папа набирался сил. Или…

Промозглая погода принесла с собой прохладу. В большом мраморном камине потрескивал огонек, пляшущий то на одном, то на другом полене. Казалось, он хотел поскорее охватить эти поленья, словно кто-то мог их у него отобрать. Тепло, исходившее от камина, вносило свою лепту в уют помещения. На столе красовались золотые кубки, разные фрукты, бутылки с дорогим французским вином.

Попасть в эту комнату было непросто.

За дворцом, за узкой дорогой, стоял неприметный двухэтажный каменный дом. Он прятался за оградой с калиткой, наглухо закрытой толстой дубовой дверью. Она открывалась только по команде из дворца, передаваемой через пружинистую колотушку. Монах, встречавший посетителей, взмахом руки, не произнося ни слова, предлагал следовать за ним.

Они входили в дом. По неширокому полутемному коридору проходили в конец здания, где виднелась лестница, ведущая вниз. По ней в полном молчании спускались монах и посетитель. Затем поднимались по лестнице вверх, и вскоре их встречал яркий свет и белый мрамор лестницы. Они входили во дворец.

Монах останавливался перед дверью, дергая за шнур. Она неслышно открывалась, и они оказывались на площадке перед новой дверью. Переступив порог, неизвестный и неузнанный гость попадал в земной рай.

Этим путем проходили и те, кто неоднократно здесь бывал. Только кардиналы могли пройти папской дорогой. Дверь его покоев была задрапирована так, что сливалась со стеной. Открывалась она неожиданно. Входил папа, а за ним кардинал.

Так было и на этот раз. Гостем был… великий епископ Польши и Литвы Збигнев Олесницкий! Жив оказался курилка. Правда, он сильно изменился. Его лицо стало похоже на мумию. Но глаза по-прежнему горели молодым огнем, и он довольно легко шел за монахом.

И вот он в давно знакомой комнате. Как всегда, сел в кресло спиной к окну. Так труднее было разглядеть его лицо. Старый хитрец хорошо знал, что наблюдательный хозяин мог и по лицу прочитать мысли. Пока Збигнев осматривал комнату, пытаясь отметить, что в ней изменилось, неслышно открылась дверь. Вошел папа Павел. Он был грузным, стареющим человеком. Домашний колпак, надвинутый почти до глаз, закрывал широкий лоб. Мясистое лицо было тщательно выбрито. За ним выглядывало довольное лицо кардинала Виссариона, бывшего Никейского митрополита. Он был немного выше среднего роста. Из-под черного клобука выбивалась прядь седеющих волос. А его серые пытливые глаза просверлили склонившегося в поклоне гостя. Епископ отставил кресло, подошел к папе и поцеловал его руку. Тот, возложив свою длань на голову Збигнева, что-то прошамкал толстыми губами, и они сели по своим местам.

Папа повернул голову к Виссариону. Тот, понятливо кивнув, начал: