Вот самые благопристойные слова, которые я слышал: «Dans le veritable amour c’est l’ame, qui enveloppe le corps» («В истинной любви является душа, которая обволакивает тело»).
Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.
Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в ее половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное».
Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что ее удел – вторые роли.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Из старых флорентийских новелл, – также из жизни: buona femmina е mala fernmina vuol bastone (приблизительно: «хорошая женщина требует немногого»). Sacchetti Nov. 86.
Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, – кто сравнится в этом фокусе с женщинами!
То, что в данное время считается злом, обыкновенно есть несвоевременный отзвук того, что некогда считалось добром, – атавизм старейшего идеала.
Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится драмой сатиров, а вокруг Бога все становится – как? быть может, «миром»?
Иметь талант недостаточно: нужно также иметь на это ваше позволение, не так ли? друзья мои?
«Где древо познания, там всегда рай» – так вещают и старейшие и новейшие змеи.
Все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла.
Возражение, глупая выходка, веселое недоверие, насмешливость суть признаки здоровья: все безусловное принадлежит к области патологии.
Понимание трагического ослабевает и усиливается вместе с чувственностью.
Артур Шопенгауэр (1788–1860) – немецкий философ. Один из самых известных мыслителей иррационализма, мизантроп, называл существующий мир «наихудшим из возможных миров». Произведенный Шопенгауэром метафизический анализ воли, его взгляды на человеческую мотивацию и желания, афористичный стиль письма оказали сильное влияние на Фридриха Ницше и Рихарда Вагнера
Безумие единиц – исключение, а безумие целых групп, партий, народов, времен – правило.
Мысль о самоубийстве – сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи.
Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.
Должно отплачивать за добро и за зло, но почему именно тому лицу, которое нам сделало добро или зло?
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.
«Наш ближний – это не наш сосед, а сосед нашего соседа» – так думает каждый народ.
Любовь обнаруживает высокие и скрытые качества любящего – то, что у него есть редкостного, исключительного: постольку она легко обманывает насчет того, что служит у него правилом.
Иисус сказал своим иудеям: «Закон был для рабов – вы же любите Бога, как люблю его я, сын Божий! Какое дело сынам Божьим до морали!»
По отношению ко всякой партии. Пастуху нужен всегда баран-передовик, чтобы самому при случае не становиться бараном.
Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все-таки говорит правду.
У суровых людей задушевность является предметом стыда – и есть нечто ценное.
Христианство дало Эроту выпить яду: он, положим, не умер от этого, но выродился в порок.
Много говорить о себе – может также служить средством для того, чтобы скрывать себя.
В хвале больше назойливости, чем в порицании.
Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа.
Из человеколюбия мы иногда обнимаем первого встречного (потому что нельзя обнять всех): но именно этого и не следует открывать первому встречному…
Мы не ненавидим еще человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.
И вы, утилитаристы, вы тоже любите все utile как экипаж ваших склонностей – и вы находите в сущности невыносимым стук его колес?
В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.
Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.
Насчет того, что такое «достоверность», может быть, еще никто не удостоверился в достаточной степени.
Мы не верим в глупости умных людей – какое нарушение человеческих прав!
Следствия наших поступков хватают нас за волосы, совершенно не принимая во внимание того, что мы тем временем «исправились».
Бывает невинность во лжи, и она служит признаком сильной веры в какую-нибудь вещь.