Государева почта + Заутреня в Рапалло

— Хочет заручиться поддержкой на всякий случай, — улыбнулся, в свою очередь, Стеффенс, однако тут же стал строг, имя Ллойд Джорджа возникло для американца неожиданно. — Значит, готов принять? Да может ли это что–то изменить?..

— Я вас хочу спросить, милый Стеф…

— Не знаю, ничего не знаю… — У него была потребность ответить не столь уклончиво, а он сказал «не знаю».

Город затянуло туманом, вначале едва приметным, марлевым, потом он стал гуще, нарушив стройный порядок звездных миров. Казалось, туман объял и холм, полузатопив купол Сакре — Кёр, погасив его белизну.

— Нет беды в чистом виде! — осенило Стеффенса.

— Это как же понять?

— Все в Буллите!.. — вырвалось у Стеффенса. — Старая истина: потрясение лечит!

— Лечит? Значит, освобождает от иллюзий, Стеф?

— Даже больше, способствует прозрению! — почти торжествовал Стеффенс.

Большая лестница сейчас рушилась во тьму. Камень лестницы вспотел, ноги соскальзывали со ступеней, шаг стал осторожным.

— Да прозрение ли это? — усомнился Цветов, его скепсис был спасительным. — Прозрение и… Буллит — совместимо это?..

Усмешку Стеффенса трудно было скрыть, она обозначилась явственно.

— Вы полагаете, прозрение… не черта Буллита? — он задумался, пошел медленнее, держась края лестницы. — Но это особый вид прозрения, особый, — он остановился. — Простите, если моя мысль вызовет у вас несогласие, но это моя мысль!.. — он умолк. Как ни прочно было молчание, напряжение мысли ощущалось почти физически. — Есть люди, которые не сделали бы и шагу в жизни, если бы не страсть, которая их обуяла!.. Вы поняли меня? — Они пошли дальше, слышен был шаг Стеффенса, не очень–то уверенный. Мысль Стеффенса не торопила его, она требовала неспешного раздумья. — Разум может и не подвигнуть человека, а страсть подвигнет… Вы поняли меня? — поток ступеней оборвался, и Стеффенс, торопясь закончить мысль, остановился — понимал, разумеется, что это его калифорнийское произношение повергает Сергея в панику. — Какая страсть у Буллита?.. Одни зовут ее желанием обскакать всех и вся, другие желанием сделать карьеру… Нет, он не просто карьерный дипломат, а человек карьеры… — Стеффенс засмеялся, ему нравилось то, что он хотел сейчас сказать. — Доверился страсти и очутился в Москве. Повторяю, разум не завел бы так далеко, а страсть завела!.. Пожалуй, во всех иных случаях открытие Москвы было бы для него равнозначно открытию Венеры, а тут вмешалась страсть, при этом не столь уж возвышенная, и дала такой толчок, что Буллит очутился в Москве… Только подумать: Бул-

лит в Москве!.. — Он сжал руку Сергея, дав понять, что готов продолжить путь. — Буллит, разумеется, считает, что от поездки в Москву никто так много не проиграл, как он… А я убежден, от этой поездки именно он и выиграл!.. Вот моя философия, я стою на ней: у человеческой природы два корня — светлый и темный. Если твои истоки не породил день, то обязательно они уходят в ночь. Великая заслуга не отторгнуть от себя дня, и человек, сколько может, должен к этому стремиться. Но мы должны видеть, что выбор у нас невелик — два корня, только два. Вы поняли меня?.. — Видно, Стеффенс решил не оставить камня на камне от сложившегося представления о себе, о том, что ему не чужды и расчет, и трезвая оценка положения. — Если даже наша экспедиция потерпит неудачу, ее тайну трудно будет сохранить… — он охорошил бородку. — Вы и теперь недоумеваете? — он взял бороду в обе ладони, будто желая придать ей форму, которой недоставало. — Одним словом, должен быть вариант ее легализации… Вы поняли мою мысль? — подмигнул он Сергею. — Короче, может случиться так, что вам придется выехать в Христианию к Нансену…

Стеффенс ушел, а Сергей встал у кромки тротуара — чувствовал, что сказанное американцем нуждается в осмыслении. Значит, Христиания, Нансен?.. Как понять формулу Стеффенса? Что значит легализовать миссию? Спустить на тормозах так, чтобы сам господь бог остался в неведении? Речь в Москве шла о мире, а теперь пойдет о хлебе?.. Ну, что же, и хлеб для голодной России благо… Рейс в Христианию?.. Но как об этом сказать ей?.. И надо ли говорить?.. А может, именно ей и надо сказать? Кто это поймет, как не она? Это же путешествие к Нансену, который и для нее был вроде наместника бога на земле! К Нансену!..

40

Окно Дины выходило в сад. Как ни молода была листва, деревья удерживали влагу недавнего дождя. Пока Сергей шел к окну, отводя листву, руки стали мокры, вода набралась в рукава. Окно было освещено, листва просвечивала и казалась желтой. Он дотянулся до окна, намереваясь постучать, и невольно отнял руку. Дина играла. Ну, это был тот мажорный фраг-

t С. Дангулов

225

мент из Четвертой симфонии Чайковского, который он просил ее сыграть накануне. Казалось, она и не прекращала играть Чайковского. Как начала, так и играет до сих пор. В мелодии была доверительность живой речи. Жалоба, укор, а подчас и вызов. Однако о чем она молила, в чем желала укорить? Все было анонимно, но как много это говорило сердцу… О ней говорило.