– А что же до сих пор не крестил? – раздается чей-то отчаянный выкрик, и народ снова начинает волноваться.
– Да как же вам не совестно, окаянные! Нешто вы не знаете, что, прежде чем святое крещение принять, надо основы нашей веры изучить и сердцем принять! Разве это одного дня дело?!
– Сам-то хоть псалтырь знал, когда голову клобуком покрыл? – снова звучит тот же голос, но уже насмешливо.
Однако вздумавший будоражить народ провокатор ошибся. Настроение собравшихся уже переменилось, и теперь гнев толпы обращен на него.
– Ты на кого, песий сын, хвост поднимаешь! – кричат москвичи и бросаются хватать подстрекателя.
– Взять его, – вполголоса приказывает стоящему рядом с ним монаху Филарет. – Потом дознаемся, кто таков. Смотри только, чтобы не пришибли раньше времени.
Неприметный с виду инок с ходу ворвался в толпу и через минуту, раскидав увлекшихся избиением горожан, схватил окровавленного вора[19]
и отволок его в сторону. Митрополит тем временем продолжил свой путь и скоро оказался перед стрелецкой цепью. Все это время он не скупился на угрозы и увещевания и буквально на наших глазах привел народ к покорности. Служивые тоже готовы броситься перед ним на колени, но пока держатся, скованные железной дисциплиной.– Фух!.. – шумно выдыхает Вельяминов, похоже, уже смирившийся с мыслью, что сегодня придется пролить кровь единоверцев, после чего истово крестится, благодаря Создателя, что не дал свершиться такому грехопадению. Корнилий и Анисим вторят ему, и только я пристально гляжу на Филарета, как будто целюсь. Несмотря на дальность расстояния, он чувствует это, и наши взгляды встречаются. Я тщетно пытаюсь разглядеть, что скрывается в его глазах. Может быть, торжество? Или еще что…
– Ты что это, государь? – испуганно спрашивает меня Алена, все еще держащаяся рядом.
– Ничего, – отмахиваюсь я. – Что-то уж больно вовремя Федор Никитич появился.
– И слава богу! – расслабленно выдыхает Никита и вдруг с изумлением понимает, кто это за моей спиной. – Аленушка, да что же это такое, ведь ты меня с ума сведешь…
– Аминь! – хмуро отзываюсь я и, тронув поводья, легкой рысью направляюсь вперед.
Поравнявшись с будущим главой Русской церкви, я покидаю седло и вместе со всеми опускаюсь на колени.
– Благослови, владыка!
Но митрополит вместо того, чтобы поднять меня, становится на колени рядом со мной и начинает голосом, полным раскаяния:
– Прости меня, государь, что поздно узнал об сем и не поспел пресечь вовремя. Теперь поздно уж, но сделать так надо.
– Ты о чем? – не сразу понимаю я.
– Государь, сошли меня на Соловки, сгнои в узилище, но сделай так, как я народу сказал. Повели царице и царевичу креститься! Христом Богом тебя молю, не вводи в соблазн малых сих! Клянусь тебе, в дальний скит уйду, и никогда ты более обо мне, многогрешном, не услышишь, но теперь паки и паки реку – крести жену и детей!
– Кто же тебя посадит, – хмуро отзываюсь я, пытливо всматриваясь в лицо Филарета. – Ты же…
– Что, государь?
– Я говорю, что ты у меня так легко не отделаешься! Ишь чего выдумал – в скит! А кто школы да университеты заводить будет? Кто монасей, во тьме невежества погрязших, тянуть к свету истины будет – я, что ли? Книги печатать, храмы строить, а при них школы да библиотеки? С греками лукавыми, давно с потрохами султану продавшимися, кто будет бороться? Ведь ты же был в Европе! Пусть всего лишь в Польше, но ведь и там всякий убогий клирик или шляхтич голозадый иезуитскую коллегию закончили и цитатами из Писания и Аристотеля так сыплют, что любого праведника своей ересью смутить могут… и кто против них? Попы неграмотные, что пару молитв и треб заучили, и те нетвердо, а уж про то, чтоб объяснить, и разговору нет! Или, может быть, бояре, своим благочестием кичащиеся, в церквах с пудовыми свечками все службы выстаивающие, а на деле трижды в день все смертные грехи совершающие! Ведь вы же, мать вашу, пятерым царям крест целовали и всех пятерых потом предали! И не смотри на меня так – ты тоже!
– И я грешен, – не стал оправдываться Филарет. – И за все свои грехи на Страшном суде отвечу. А только все одно: крести жену и детей!
– Да куда же я денусь, – с досадой отозвался я и, вскочив на ноги, протянул Романову руку. – Поднимайся, владыка, а то снег холодный.
– Крестишь?
– Да!
– Когда?
– Станешь патриархом, приходи! Тебе всего лишь Собор убедить надо, а мне – жену-герцогиню. Еще неизвестно, кому труднее.
– После нынешнего, – усмехнулся в бороду тот, – должна согласиться.
– А ты всех этих людей на Соборную площадь отведи, там тоже противиться не станут.