Государево дело

– Станешь патриархом, приходи! Тебе всего лишь Собор убедить надо, а мне жену-герцогиню. Ещё неизвестно, кому труднее.

– После нынешнего, – усмехнулся в бороду тот, – должна согласиться.

– А ты всех этих людей на Соборную площадь отведи, там тоже противиться не станут.

Через три дня Фёдора Никитича Романова, в иночестве – Филарета, избрали патриархом всея Руси, а ещё через два, он крестил в греческую веру будущую царицу Екатерину Михайловну, а вместе с ней принца Карла Густава и принцессу Евгению. Отчество моей жене досталось от крестного отца – Миши Романова. Наследник стал царевичем Дмитрием, а вот царевна так и осталась при своем имени. Не знаю даже, отчего я так уперся, но мне удалось доказать, что Святая Евгения Римская была прославлена задолго до Великой Схизмы, и потому нет никаких препятствий для того, чтобы православная царевна носила такое имя. Чувствую, что теперь оно станет в нашей семье родовым. Заодно крестили и маленькую Марту, ставшую Марфой. Катарина настояла, чтобы она воспитывалась вместе с нашими детьми, а я не нашелся, что ей возразить.

И всё, вроде бы, закончилось благополучно, если бы не Алёна…

Глава 4

Холодный, пронизывающий до самых костей ветер горстями кидает в лицо снежную пыль, заставляя щуриться и отворачиваться в сторону. Зимний день короток, и в сгустившихся сумерках уже ничего не видно в трех шагах. Вроде бы со мной были сопровождающие, но когда и куда они пропали – я не заметил. Куда идти – непонятно, но оставаться на месте форменное самоубийство и я, спешившись, тащу за собой в поводу смертельно уставшего коня.

Всё началось вчера утром, когда мне на глаза попалась зареванная физиономия Машки. В смысле, Марии Пушкаревой. Она в последнее время стала самой настоящей придворной у моей жены. Ушлая девчонка ухитрилась подружиться со всеми моими детьми, а приятель наследника Петер, похоже, вообще в неё влюбился. Так что она теперь считается официальной нянькой у царевны Евгении и Марфы Лямкиной. Должность эта невелика и потому не вызвала зависти ни у знатных русских боярынь, ни у немецких или шведских дам, привезенных Катариной из Мекленбурга. При этом природного оптимизма ей не занимать, так что плачущей я её не видел довольно давно.

– Что случилось? – удивился я этому потопу.

– Ничего, – насупилась девочка и отвернулась.

– Не понял! Ну-ка быстренько повернулась ко мне и рассказала, что за беда и кто тебя обидел? Я этого мерзавца или мерзавку быстро на кол пристрою!

– Ничего я тебе не скажу!

– Это еще почему?

– Потому что ты злой! Потому что тебе на всех плевать! Особенно на тех, кто тебя любит!

– Это ещё что за новости?

– Никакие это не новости! Ты всегда такой был!

– Машка, я вот сейчас не посмотрю, что я государь милостивый, незлобивый и богобоязненный, и как сниму пояс, и как всыплю кому-то по первое число! Говори сейчас же, какого нечистого с тобой приключилось?!

– Не со мной…

– А с кем?

– Сам, поди, знаешь!

– С Алёной, что ли?

– Ага!

С последними словами, поток соленой воды, производимой названной дочерью стрелецкого головы усилился, грозя затопить все окрестности. Дворец надо было спасать, поскольку новый мы когда ещё построим, а жить где-то надо. Так что я вытащил из-за пазухи платок, вытер Машкины слёзы и велел ей рассказывать всё по порядку. Однако это оказалось не таким простым делом, так что мне опять пришлось выпытывать у ней слово за словом.

– И что опять с Вельяминовой произошло?

– Беда!

– И какая же?

– Она ушла!

– И куда же? – чертыхнулся я про себя, сохраняя на лице ангельское выражение.

– В монастырь!

– Куда?!

– Туда!

– Да с какой же это радости?

– А что ты хотел – чурбан бесчувственный? Она тебя любит, а ты – как пень! Одна у неё радость была, с дочкой твоей возиться, а ты и эту отнял. У! Царь Ирод!

– Ты что, серьезно?

– Нет! – моментально взбесившаяся Машка тут же превратилась в маленькую гарпию. – Скоморошу я! Я же дурочка, чтобы такими вещами шутить! Да как у тебя язык повернулся, спросить такое?

– Тихо! – прервал я поток возмущения. – Теперь отвечай коротко и по делу, в какой монастырь она отправилась и почему мне Никита ничего не сказал?

– Да ему-то, откуда знать, – фыркнула девчонка. – Такой же чурбан, как и ты. Только этот хоть любить может, вон как по Долгоруковой сохнет, не то что…

– Отставить возводить хулу на государя! К тому же ты так и не сказала, в какую обитель она пошла.

– К матери, наверное, в Новодевичий, – пожала плечами Пушкарева и тут же прикусила язык, но было поздно.

– К какой матери? – не поняв переспросил я, но увидев смутившееся личико Машки, едва не похолодел от догадки. – Откуда знаешь?

– Знаю и всё, – насупилась девчонка, сообразившая, что проговорилась.

– Матушка Ольга сказала?

– Нет, что ты! Она за все время, может, только пару слов мне и сказала. Только смотрит иногда так жалостливо, а иной раз вроде и не видит вовсе!

– Кто тогда, Авдотья?

– Нет, маменька бы побоялась. Тебя, или Бога, или обоих…

– Да что же я из тебя каждое слово тяну, будто клещами? Говори сей же час, тигра рогатая!