Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

От местных властей требовалось обеспечить наиболее благоприятные условия содержателям питейных заведений: их надо было «от обиды и от насильства ото всяких людей оберегать, и суда на них без государева указу давать не велено»; т. е. избранный целовальник или откупщик становились неподсудными и неуязвимыми для каких-либо жалоб. Этим они и пользовались.

Самым распространенным приемом был отпуск вина в долг. По принятому в кабацком деле порядку целовальники должны были наливать таким должникам на сумму не более десяти копеек, и то под поручительство; но на деле эти требования не соблюдались. До нас дошли кабацкие росписи долговых «напойных» денег, из которых следует, что сумма таких долгов иногда доходила до половины всей выручки.

Целовальник шел на риск, поскольку неисправный «питух» мог оказаться неплатежеспособным или вообще скрыться, как некий Петрушка из города Тотьмы: «Напил в долг на кабаке у стоек кабацкого питья у кабацкого целовальника Петра Архипова с товарищи в розных месяцех и числех. на 6 рублев 24 алтына 4 деньги, а денег он за то питье не платил и с Тотьмы збежал»^{90}. Зато с оставшихся кабацкие долги выбивали специальные артели крепких молодцов, вполне официально бравшие на откуп право разбираться с такими должниками. В других случаях с ними обращались как с неисправными налогоплательщиками: «ставили на правеж», т. е. ежедневно били палками по ногам на площади перед воеводской избой до полной уплаты долга.

Кроме того, подгулявшим «питухам» приписывали лишнее количество выпитого; у них охотно принимали «заклады» в виде одежды, украшений и любых ценных вещей — пока люди не пропивались в прямом смысле донага, снимая с себя оружие, серьги, перстни и даже нательные кресты. Если заклады не выкупались, то вся эта «пропойная рухлядь» реализовывалась с аукциона в пользу казны.

Пользуясь полной безнаказанностью, многие откупщики «радели бесстрашно» о казенных и собственных доходах до уголовщины, так что местным жителям оставалось только жаловаться в Москву на их самоуправство. «Всему городу были от них насильства, продажи и убытки великие. Грабили, государь, и побивали и в напойных деньгах приклеп был великой, хто что напьет и они вдвоя, втроя имывалю», — писали в жалобе на произвол местных кабатчиков служилые люди из города Валуйки в 1634 г. «Дя поехал яз на подворье мимо кабак; и взяли меня кабацкие целовальники и мучили меня на кабаке. Яросим справил на мне силою четыре рубля с полтиною, а Третьяк Гармонов справил шесть рублев; а питья яз ни на деньгу у них не имывал, а питье лили на меня сильно», — бил челом Василий Шошков, которого таким образом «обслужили» в нижегородском кабаке.

В Шуе откупщики-москвичи Михаил Никифоров и Посник Семенов, опытным взором определявшие состоятельность посетителей, занимались самым откровенным грабежом, о чем рассказывают жалобы избитых и ограбленных ими зимой 1628 г. людей: «Приезжал я в Шую торговать и взошел к ним на кабак испить. И тот Михайло с товарищи учал меня бить и грабить и убив покинули замертва. А грабежу, государь, взяли у меня пятьдесят рублев с полтиною денег». Чем закончились эти дела, нам неизвестно; но и через пятьдесят лет в этом шуйском кабаке творились такие же безобразия, о которых столь же жалобно повествуют челобитные пострадавших местных ремесленников и торговых людей. Только в 1680 г. «смертным боем» промышлял уже кабацкий голова Гаврила Карпов вместе с другим представителем закона — местным палачом^{91}.