Государи и кочевники. Перелом

Канонира Оразмамед знал больше других и проявлял к нему жалость. Парень хоть и был удручен своей участью пленника, по никогда не унывал. Работая на очистке кяриза, плакал от усталости и голода, но других подбадривал лихими прибаутками. А когда попал к Алтын-дайзе, осмелел еще больше. Знал Петин множество частушек и анекдотов. И как только научился говорить по-туркменски, сразу принялся рассказывать их. Старуха слушала с удовольствием, но еще с большим желанием — ее невестка, Джерен. Молодая женщина души не чаяла в батраке, молилась за него аллаху, чтобы сохранил урусу жизнь. Молилась не ради особого расположения или привязанности, а потому, что видела в нем одном свое будущее счастье. Алтын-дайза взяла Петина в дом единственно потому, что мечтала обменять его на своего сына, мужа Джерен, который находился в русском плену. Вот и молилась за пленного батрака: Джерен ради мужа, Алтын-дайза ради сына.

Кроме канонира, у тетушки Алтын жил еще один батрак. Не русский и не пленный — свой, туркмен. Попал он к ней тоже от Тыкмы-сердара. Раньше ездил с сердаром, играл на дутаре, и звали его Кертык-бахши. Но в одной из стычек ранили Кертыка в руку, играть он больше не мог, и Тыкма вместе с канониром отдал его Алтын-дайзе. Сказал ей в шутку: «Русский пушкарь и тебя и моего бахши прокормит своей спиной!»

Оразмамед хорошо знал Кертыка, а тот не раз рассказывал хану о своем новом друге — русском канонире. Как-то они пошли вместе пасти верблюдов бая, соседа Алтын-дайзы. Канонир в колодках — далеко не уйдешь. Кертык пожалел его, усадил возле ручья и принес в кувшине воды и чурек. Петин наелся и запел:

Распроклятая полиция не дает нам дома жить.
Знать, придется во солдатах буйку голову сложить.

Кертык спросил, о чем он поет, Петин как мог перевел. Кертык засмеялся, похлопал канонира по плечу. И сам похвастал: жаль, рука не подчиняется, а то бы спел такие песни, что пушкарь бы заплакал. Петин тут же предложил ему: «А ты возьми с собой дутар. Я буду по струнам ударять, а ты по грифу левой рукой, глядишь, и получится?

Оразмамед, возвращаясь из Кизыл-Арвата, сам видел, как играли вдвоем на одном дутаре Кертык-бахши и пленный кано-пир. Подъехав, он слез с коня и заслушался. Сидели они рядом. Кертык держал луковку дутара в коленях, левой рукой скользил по ладам грифа, а канонир правой рукой бил по струнам. Кертык пел:

Шесть красавиц встретил я в пути,
Ноги встали — не могу идти.
Шесть красавиц путь мне преградили,
Но какая лучше из шести?

Оразмамед, стоя за спиной музыкантов, дослушал песню, похвалил обоих и сказал: „Русские хорошие люди. Я еду от них“.

Это было еще в мае. С тех пор прошло два месяца, но о той встрече Оразмамед не забыл и сейчас, подъезжая к кибиткам Алтын-дайзы, волновался, не знал, с чего и как начать разговор.

Сумерки уже опускались на крепость Денгли-Тепе. Огромный двор, в котором теперь было около двадцати тысяч кибиток и вдвое больше людей, гудел от множества голосов. В этом гуде вдруг вырывалось и резало слух то конское ржанье, то крик осла, то плач, то чей-то окрик и брань. И над всем этим водопадом звуков висел дым от тысяч горящих тамдыров и очагов и пахло мясом, маслом и хлебом.

Подъехав к двум закопченным кибиткам, Оразмамед слез с коня и окликнул хозяйку:

— Ой, Алтын-дайза, жива-здорова? Принимай гостя!

Полная Цожилая женщина в бордовом кетени и стоптанных чувяках отошла от дымящегося тамдыра и, разглядев в потемках Оразмамеда, всполошилась.

— Джерен, где ты там ходишь? Не видишь разве — гость к нам пожаловал! И эти лентяи спрятались в кибитке, хоть бы коня у хана приняли да привязали! — вспомнила она о Кертыке и канонире.

Оба батрака тотчас выскочили из второй кибитки. Кертык взял под уздцы скакуна и привязал его к жерди, которая отгораживала кибитки от улицы.

— Оразмамед, какой чести мы удостоились, что ты навестил нас? — обрадованно спросил Кертык.

— Особой чести, — хмуро отозвался хан и вошел в кибитку к Алтын-дайзе.

Джерен прикрыла рукавом лицо перед ханом, но глаза ее сияли жаждой любопытства. Ей так и хотелось спросить: „Хан, неужели мой муж нашелся?“ Алтын-дайза думала о том же и тоже жадно заглядывала в глаза Оразмамеду.

С завидным проворством хозяйки расстелили на коврике са-чак, развернули платок с наломанным чуреком, поставили чайник с пиалами и белыми бухарскими конфетами. Оразмамед оглядел все это, поблагодарил за внимание к нему, но сесть за сачак отказался. Помедлив, сказал:

— Алтын-дайза, не гневись на меня. Не по своей воле я в твоей кибитке. Я послан сюда главным ханом и ишаном, чтобы взять у тебя пушкаря.

— Хан, зачем тебе мой пушкарь? — испугалась Алтын-дайза.

— Не надо спрашивать, дайза, ибо ответ тебе покажется гораздо страшнее моей просьбы.