Государи и кочевники. Перелом

Скобелев вскрыл ее, прочитал первые строчки, побледнел и выронил телеграмму из рук. Трясущимися руками он поднял ее с пола, но поднести к глазам не смог — у него явно не хватало мужества.

— Что с вами, господин генерал-адъютант? — испугался дежурный офицер.

— Господин генерал, вам плохо?! — кинулся к нему и Верещагин.

Скобелев, бледный, с остекленевшим взглядом, прошел мимо них и скрылся в своей кибитке. Офицеры бросились следом, хотели войти в кибитку, но, услышав из нее мучительные стоны и плач генерала, остановились у входа.

— Пошли прочь! — закричал командующий. — Сволочи продажные! Не я ли этого змея отличал и приближал к себе! О мать моя… Да что же творится на белом свете?! Где честь?! Справедливость где!

Он плакал навзрыд, зарывшись головой в подушку, и никто не смел войти к нему.

Спустя час с сотней казаков въехал в Вами начальник штаба Гродеков. Комендант тотчас доложил ему о состоянии командующего. Гродеков сказал:

— Из-за коня убивается, другой причины нет. Шейново всего изрешетило осколками.

— Телеграмма из Петербурга, — напомнил Верещагин. — Разве о коне там знают?

— Ах, да, из Петербурга же! — спохватился Гродеков и, осторожно ступая, зашел к Скобелеву. — Михаил Дмитриевич, что с вами?

Скобелев мгновенно приподнялся с подушки и сел. Он был все еще бледен, но постепенно обретал вид нормального человека. Глаза его горели то невыразимой жалостью, то жаждой мести.

— Молчи, Николай Иваныч, — проговорил он. — Молчи, не надо никому говорить. — И подал телеграмму.

Гродеков прочитал: „Мужайся, Михаил Дмитриевич, да пошлет тебе господь нужных сил перебороть горе: мать твоя Ольга Николаевна убита вблизи Филиппополя… Некие черногорцы, под предводительством твоего бывшего офицера Узатиса, коего ты в свое время жаловал орденом Св. Георгия, остановили карету Ольги Николаевны и потребовали от нее полмиллиона на оружие для македонских повстанцев. Ольга Николаевна отказала и тотчас была застрелена. Многие злодеи схвачены, но Узатису удалось застрелиться…“ Дальше выражали свое соболезнование: Милютин, Гирс, Лорис-Меликов и члены царской семьи.

Начальник штаба положил депешу на ковер, замолчал надолго. Что скажешь? Чем утешить? Нечем. Скобелев заговорил первым. Заговорил зло и мстительно:

— Вот она, верность! Узатиса я любил, как своего младшего брата. А выходит, собственного палача при себе холил! Что же ждать от других, которые прямо настроены против меня?

Гродеков тяжко вздохнул и не отозвался. Скобелев спросил строго:

— Что ж молчишь, Николай Иваныч?

— Думаю, траур надо объявить в отряде.

— Нет, — твердо выговорил Скобелев. — Не надо тревожить солдат, и так потрепало их в походе. Неси, да так, чтоб в глаза не бросилось, коньяку… Помянем мать мою, Ольгу Николаевну.

— Михаил Дмитриевич, может, вам съездить к болгарам, в Филиппополь? Или в Петербург? Покойницу, наверное, похоронят в столице. Вам необходимо проводить ее в последний путь. Кстати, и здесь теперь спокойно. Тыкма, пожалуй, не отважится в ближайшее время потревожить нас.

— Замолчи, полковник, не терзай мне душу, — жестко выговорил Скобелев. — Неси коньяк. Сердце у меня разрывается. Выпью, легче будет, я знаю себя. Заодно о делах поговорим. Надо ехать в Чекишляр и запросить оттуда князя Михаила, чтобы дал еще солдат. Милютину телеграфирую. Пусть пришлет в Вами отряд туркестанских стрелков из Турткуля. Иди…

VII

С Бендесенского перевала спустился в Вами целый колесный поезд. В телегах, арбах, фургонах громоздились мешки и ящики с товарами и продовольствием. Прибыли приказчики, каменщики, плотники, белошвейки, прачки. Впереди отряда ехали капитан Студитский и акционер Эльфсберг.

Графиня, пригласив с собой Шаховского, выехала встретить доктора на его скакуне. Графиню и князя сопровождали несколько кавалеристов.

— Серж, представляешь, как он удивится и возрадуется, когда узнает, что это его конь!

— Мне кажется, Студитский не порадуется подарку, — возразил Шаховской.

— Глупости, Серж! Такой умный коняга и красивый — прямо на загляденье. Почему же не обрадуется? Я думаю, доктор будет очень доволен.