Государи московские. Книги 6-9

– Господь не воспретил нам, яко жидам, изображать видимый мир! – значительно отверг Феофан, взявший себе за правило с сильными мира сего держаться на равных, что было, впрочем, в обычае тогдашней Руси. – Я напишу тебе Москву, не умедлю, но токмо видом – яко с выси горней. Не тако, как зрим мы, а яко ангелы или птицы летящие зрят ее! Ибо взгляд снизу, как ныне становится в обычае у фрягов, немощен. Очи упирают в стену, в одну какую-нито башню, и уже не узрят общего! Тако тоже возможно писать, да и пишут фрягове, но сие – лжа. Глядишь-то на мир умственным оком! Видишь одно, но воспоминаешь и то, что рядом, и то, что сокрыто за чередою хором. Потому и изограф должен разом показать все доступное взору как отселе, так и со иных сторон. Ибо не для мгновенного взгляда творится роспись стены, но для сугубого, вновь и вновь, лицезрения!

Владимир Андреич засопел было, выслушивая тираду Феофана, но грек тут же окоротил князя, прибавив просто:

– После Пасхи начнем!

– Ну, коли так… – ворчливо отозвался князь-воевода, оглядывая хоромину. – Ето что ж, сыновец мой тебе, никак, полтерема уступил? Гляжу, великие иконы ныне пишешь? – продолжал он, кивая на ряды уже подготовленных огромных досок с наклеенною на них паволокою, ожидавших левкаса.

– В церковь Успения в Коломне! – подал голос Киприан, слегка задетый видимым небрежением серпуховского князя. (Впрочем, Владимир Андреич тотчас подошел к нему под благословение.)

– Почто жиды бегут зрительного изображения? – вопросил Стефан Храп, вмешиваясь в разговор.

– Чти Библию! – тотчас возразил Феофан. – Не способны проникнуть в духовную суть мира! Древние евреи лишь свидетельствовали о Спасителе, но он еще не явился, и потому избегали зримо изображать небывшее. Современные же попросту слепцы, не приявшие Мессии! Умствуют, но скорбны душою, пото и отвергли Спасителя! Не узрели очами духовными! А истина токмо разумом не постижима. Надобно напряжение духа, катарсис, сего же и добивается церковь совокупною силою слова, церковного пения, и зримо живописуя устроение Божьего мира! Пото жиды и к злату привержены, утверждаясь на разорении иных языков. Ибо иначе не возмогут ощутить себя. Пото и от Господа обречены жить в рассеянии. Все еще ожидают Мессии, но возмогут ли когда собраться вкупе и жить не торговлею, но трудом? Они как некие слепцы, возжелавшие постигнуть слона, и одни трогали его за клыки, другие за хобот, третьи за ноги, и у всякого выходило иное. Пото и блаженства, и воздаяния, и награды себе ищут в мире сем! Чти Книгу Иова, где сей спорит с Богом, упрекая Господа в бедах своих!

Великий князь Василий появился в мастерской незаметно для собеседников, пройдя внутренней лестницей и явившись среди иконописцев почти незримо. С удовольствием озрел деловое сосредоточение тружающих, узрел и Киприана со спутниками, и дядю Владимира, которому поклонился первым, пряча улыбку в мягкие усы. Владимир Андреич сгреб племянника за плечи и облобызал картинно, при всех. Следом за Василием в рогатом жемчужном кокошнике, пригнув голову в низеньких дверях, любопытно оглядывая иконописное устроение, в мастерскую вступила Софья. Она еще не была тут ни разу. Легко подойдя к Киприану, приняла благословение владыки, ожгла горячим взглядом мастеров, на Феофана глянула снизу вверх, точно Иродиада на Иоанна Крестителя, ласкаясь, легко тронула за рукав Василия, словно утверждая свое право на владение им.

– А римские изографы ныне пишут явственно и людей, и коней, и хоромы, и замки, и всю иную красоту земную на иконах своих! – сказала звонким, «серебряным» голосом.

– Умствуют много латиняне! – протянул Даниил Черный, хмурясь и отводя взгляд от разбойных серых глаз великой княгини. – Мы-то пишем святых, тех, в ком Господня благодать пребывает, а они телесного человека тщатся изобразить! Ето их до добра не доведет! Святых уже низвели на землю, пишут, яко рыцарей аль горожан, скоро и Бога низведут! Уже не ведают, человек ли служит Господу али Бог человеку. А коли человек становит соревнователем Господа, вот тебе тут и вся сатанинская прелесть! Да полно, што баять о том! Словами-то мочно и Сатану оправдать!

У Софьи признаком подступающего гнева слегка раздулись ноздри и потемнели зрачки. Но мастер словно и не заметил сановного гнева.

– Икона являет нам што? – продолжал он, уже теперь прямо глядя в очи великой княгине. То, что ее отец Витовт крестился трижды и последний раз перешел в латынство, ведали все. Василий же, который наедине с женою мало мог ей высказать истин о православии – всякий разговор кончался любовной игрой, – тут, как бы отойдя в тень, любовался живописцами, вступившими в тайный спор со своенравною литвинкой. Владимир Андреич, уразумевший игру племянника, хитро щурился, и Киприан, опрятно молчал, не вступая в беседу. Говорили одни иконописцы.