Государи московские. Книги 6-9

– Прости, Иван! – винился Василий. – Не смекнул враз… Думашь, от того дела отставить могут?

– Отставить навряд, а напакостить всегда есть кому…

В избе было жарко, отваливаясь от мясных щей, утирали взмокшие лбы рушниками, рыгали, наевшись, пили холодный терпкий квас. В горнице стоял крепкий дух от варева, от кожаных поршней мужиков, от разгоряченных тел, запах жилья, кожи и конского пота. В оконце, затянутом пузырем, билась ошалевшая синяя лесная муха.

– Мед-то у тебя свой? – прошал Ивана забредший на погляд и усаженный за стол знакомый княжой ратник.

– Не! Двоюродник мой, Лутоня, шлет из деревни! – Мед стоял в кленовой миске на столе, и мужики отламывали куски ножом и отправляли в рот вместе с хлебом.

– Вот, еговый брат! – домолвил Иван, указывая на Василия. Ратник покивал, глянул с невольным удивлением – ведал, что тот киличей и служит у великого боярина, княжого возлюбленника, самого Ивана Андреича Кошкина – эко! Подумал: «И не угадаешь, какой Орды, какой родни!»

– Крестьянин?

Василий кинул глазом, кивнул.

– Дивно кажет? – вопросил с подковыркою.

– На землях Юрия Дмитрича самого! Он у меня и медовар, и хозяин статочный! И детей цельная дружина у ево!

Гость, несколько осаженный, крякнул, поспешил переменить речь:

– Как тамо, в Орде?

Василий поскучнел, передернул плечом.

– Не ведаю! – отмолвил. – Зимой Булат-Салтан сел на царство!

– Дак… етто – опасливо протянул гость. – До нас-то он добр?

– Не ведаю! – возразил Василий, прекращая речь. Великие бояре не взяли в слух, что ж простому ратнику сказывать о своих опасениях!

Сам он давно искал и, кажись, уже нашел место для себя в самом Кремнике, за монастырем, где продавалось полдома хозяином, перебравшимся на Подол. Хотелось к тому часу, как Агаше родить, иметь свое жило, да и опасался он, сильно опасался Едигея!

Доцветал июль. Докашивали и дометывали последнее сено. Весь луг за Москвою-рекой был уставлен свежими островерхими копнами. Из деревень, той и другой наезжали старосты. Иван уезжал по делам владычным в Селецкую волость, с горем наблюдая, как там и тут окрестные владельцы, пользуясь отсутствием митрополита, залезают то с потравою, то с незаконными поборами во владычные волости. Кое-кто из посельских спешил, по заглавию, набить свою мошну за владычный счет. Над Ивановой занудливой честностью надсмехались. Корили и в глаза, и по заочью.

– Али мыслишь, пред Господом – грех?!

– И грех… И… – попросту матерь меня так выучила! Чужого не бери, возьмешь на грош, замараешь себя на целую гривну! – ворчливо отвечал, отводя глаза.

Что и сын у него на владычном дворе, и отец работал едва не всю жисть на митрополитов – о том баять не стоило.

Год был ветреный, неспокойный, жара сменялась дождями. В небесах погромыхивало. По окраинам княжества снова гулял мор, уже зацепивший Ржеву, Можай, Дмитров, Звенигород, Переяславль, Владимир, Юрьев, Рязань и Таруссу. Как-то все кругом, огибая Москву. Но хлеба поднимались хорошо, и злой ратной беды не предвиделось, а потому народ был весел, готовились к жатве хлебов, главному празднику и главной трудовой страде хлебной крестьянской пашенной России.

В княжеских теремах в эту пору вновь шли пересуды и споры. Великий князь Василий, задумав принять к себе Витовтова врага, вновь поругался с женой. Почему Витовт не бросил все свои и польские (и рыцарские!) силы, чтобы задавить Россию? Частью потому, что не мог сговорить с Ягайлой, не раз и не два пытавшемся уничтожить Витовта, частью потому, что с рыцарями тоже не получалось союза. Те хотели подчинить Новгород и Псков себе, но не Витовту, но не власти Литвы, с которой у немцев доселе была рать без перерыву! И дело шло не к союзу с рыцарями против православной Руси, а к небывалой доселе войне с Орденом, к Грюнвальду дело шло, к одному из тех великих сражений, смысл которых поднимается высоко над обычной феодальной грызней и определяет само грядущее бытие народов. Но и не в том только было дело! Витовта неудержимо тянуло на Запад, а не на Восток. Он мог – и теперь мог! – принять со всею великой Литвой православие. Но он этого не сделал, и прямо заявил поставленному им самим митрополиту Цамблаку, что примет православие только тогда, когда его примет Папа Римский. От Папы Витовт всю жизнь ждал королевской короны. Корона была получена, в конце концов, но «не доехала до места», застряла в Польше, и Витовт умер, так и не получивши ее.