Государи московские. Книги 6-9

– Поминки отвезешь! – напутствовал своего толмача Федор. – Особых-то дел нет, да надобен глаз! Разузнаешь тамо, как и што! К чему князя Ивана Михалыча присудят, узнай! Да не излиха ли гневает на нас хан, что мы выхода ему не досылаем! Конешно, мой Иван и грамоты шлет. Мол, мор, недород, то и се, не замогли собрать, да и с Новым Городом рать без перерыву, – но ты вызнай! Не по нраву мне сей навычай! При сыне баять того не стал, а тебе скажу! Лучше бы давали выход полною мерой, да и съездить в Орду не мешало б князю нашему! Ласковое теля двух маток сосет! Шадибек, гляди, помочь нам прислал противу Витовта! Нать бы и нам удоволить хана! Ну, я уже свое, што мог, совершил! Молодые пущай сами думают… Токмо ты узнай, вызнай, как там и што! Едигея боюсь! Василий не понимает, и мой Иван не понимает того! Вызнай! Бог даст, воротишь, буду жив, станет, о чем баять с великим князем! Ну, езжай! Поцелуемси на последях, може и не увидимсе больше!

Он трудно поднялся, облобызал Василия и снова упал на ложе без сил. Пробормотал: «Не ведаю, доживу ли!» – Василию молча подал полный кошель серебра.

– Бери, бери! – приговорил ворчливо. – Иным киличеям не кажи, неровен час – отберут!

Василий вышел от Федора Кошки с тяжелым чувством. Как знал старый боярин свою судьбу, как ведал! Уже в Сарае Васька узнал, что Федора Андреича Кошки не стало на свете, и всеми делами посольскими ведает теперь его сын Иван, всесильный возлюбленник княжой. И некому стало говорить на Москве то, что выведал он, некого упреждать о нависшей беде!

Федор Кошка, можно сказать, вовремя умер. Не уведал стыдной беды, не узрел разорения Владимирской земли от Едигея! Ну, хоть и та благостынь, что умер в покое, что честно похоронен и оплакан пристойно, как надлежит мужу, достойно свершившему свой жизненный путь.

Глава 28

Город без стен. Город, который строился как столица кочевой империи. Великий Чингисхан заповедал уничтожать стены городов. Но кто вспоминает теперь о заветах потрясателя Вселенной? Вспоминал иногда эмир эмиров Тамерлан, который, впрочем, свои города обносил стенами, дабы в них не врывались джете – степные разбойники.

В Сарае – городе-базаре, городе – зимней ставке кочующих ханов (слово «сарай» обозначает «дворец») – стен не было искони, а в последующие времена – крушения волжской державы – их попросту некому было строить.

Так вот и стоял этот город, омываемый водами Волги-Итиля: ряды кирпичных дворцов хана и знати, украшенных пестрою россыпью изразцов (изразчатое это великолепие позже, когда уже была сокрушена Орда, перекинулось на стены московских палат и храмов). Город нескольких мечетей и христианских церквей, бесконечных плетневых изгородей и заборол, за которыми теснились мазанки местных жителей и русских рабов, с обширными загонами для скота – истинного степного богатства, выставленного тут на продажу.

Город шумный, грязный и пыльный, незаметно переходящий в зеленую чистую степь, где стояли белыми войлочными холмами юрты татарских ханов и беков и паслись кони ханской гвардии. Эти отборные нукеры в тяжелых пластинчатых доспехах, в круглых железных шапках-мисюрках, отделанных кольчатою бахромой, закрывающей щеки и шею, расставив ноги в узорных, булгарской работы сапогах, стояли, опираясь на копья у красных дверей ханских юрт, узкими глазами надменно оглядывая толпившихся тут наезжих просителей, торговых гостей, послов, персов, фрягов и франков, подвластных горских и русских князей, что сожидали приема и ласки все еще страшных, все еще победоносных степных владык.

Василию Услюмову здесь было все ведомо и внятно (да город мало изменился за протекшие годы!), и странным токмо казалось, что он теперь в знакомом месте оказался как бы с другой стороны: чужой местным жителям наезжий русич, а не свой, не татарский сотник, для которого по всему городу кто брат, кто сват, кто кунак, приятель, побратим.