Государственная недостаточность. Сборник интервью

– Полагаю, до вашего прихода этих писателей в газете только ругали?

– Если бы! Горько и смешно вспоминать об этом: имя Распутина в газете не упоминалось 10 лет! И я на общем собрании редакции сказал: «Дорогие друзья, представьте себе, пройдет 50 лет. И вот исследователь литературного процесса начнет по «Литературке» восстанавливать историю литературы 90-х годов XX века. И выяснит, что такого писателя, как Распутин, просто не было вообще! Вы понимаете, что это – преступление перед отечественной культурой? Как бы наши прогрессисты в XIX веке ни относились к Лескову, как бы его ни ругали, они не делали вид, что такого писателя не существует в России. Разве можно в угоду своим политическим взглядам и вкусам полностью искажать картину духовной жизни страны?!» И со мной согласились. Потому что большинство сотрудников сами уже устали от этой белиберды.

– Я помню, как все удивились, когда стало известно, что вы стали главным редактором «Литературной газеты»: вы всегда себя постулировали в государственническом и патриотическом направлении. Не секрет, как вы оказались в этом кресле?

– Перед тем как стать главным редактором, несколько лет я был членом Совета директоров Издательского дома «ЛГ», куда меня пригласили акционеры газеты: АФК «Система» и московское правительство. Помимо того что я в то время был одним из самых публикуемых прозаиков, активно выступал и как публицист. У меня были свои колонки в нескольких центральных газетах. И оппозиционная направленность моей публицистики вызвала интерес. Это подтверждает тот факт, что ельцинский разрушительный курс вызывал противодействие не только со стороны коммунистов. Например, статью «Россия накануне патриотического бума» я опубликовал в «Комсомольской правде» еще в 1993-м! А ведь тогда само слово «патриотизм» в телеэфире произносилось только с издевкой. Из-за статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», опубликованной сразу после расстрела Белого дома, даже закрывали «Комсомольскую правду». А у тогдашнего главного редактора «Комсомолки» Валерия Симонова были серьезные неприятности. В общем, меня воспринимали не только как популярного прозаика, но и как серьезного публициста. Это, полагаю, во многом способствовало тому, что я стал главным редактором. Кроме того, у меня был опыт: с 1981 по 1986 год я возглавлял газету «Московский литератор», позже выпускал альманах «Реалист».

– Скажите, а зачем вам, преуспевающему писателю, понадобилось взваливать на себя эту ношу, которая отбирает у вас уйму сил и времени?

– Тут два момента. Первый момент связан с тем, что это вообще в традиции русской литературы. Ни один русский писатель не ограничивался чисто литературной деятельностью.

– Поэт в России больше, чем поэт…

– Даже не больше, а шире… Ну зачем, спрашивается, нужно было ехать на Сахалин Чехову? А Достоевскому издавать «Дневник писателя»? Зачем Толстой писал «Не могу молчать!» и помогал голодным? А Горький хлопотал за утесняемых властью писателей и возобновлял «ЛГ»? Это наша традиция, и она совершенно правильная! Потому что, как только писатель становится просто писателем, он размыкает какое-то очень важное звено, которое соединяет его с жизнью и подпитывает художественной энергией, воплощающейся потом в книги. И начинается занудство. Почему так плохо стали писать Битов, Маканин, Искандер, Петрушевская и иже с ними? Да потому что они стали просто писателями, думающими только о себе, своем вкладе в мировую литературу. Общественная жизнь их не интересует. Я никогда не занимался просто литературой. У меня всегда была общественная работа, как это при советской власти называлось. Я был секретарем СП РСФСР по работе с молодыми литераторами, кандидатом в члены ЦК ВЛКСМ. Многие нынче насмехаются над этими советскими анахронизмами. Поверьте, это была серьезная и полезная работа. И вообще, в советском государственном устройстве было очень много разумного, кое-что теперь постепенно возвращается. После разгрома СССР я занимался политикой, пытался стать депутатом. Собрал очень интересные наблюдения над политической жизнью, которые надеюсь использовать в прозе.

Кроме того, меня, как всякого нормального человека, возмущало то, что творилось в прессе и на телевидении: бесконечное вранье, двойной стандарт, бессовестное восхваление своих, беспардонное поношение чужих, откровенная групповщина по любому поводу: политическому, национальному, сексуальному… Мне хотелось сделать такую газету, читая которую и правый, и левый, и либерал, и монархист, и коммунист скажет: «Да, мы можем соглашаться или не соглашаться, но это – правда!»