Государственные игры

Со смертью Скуайрза он смирился уже через несколько недель. А вот она оставалась в нем и по прошествии более чем двадцати лет. Он поражался собственным растерянности, тревоге, тому почти паническому состоянию, в котором разговаривал со швейцаром.

Боже, подумал он, как бы хотелось от нее избавиться. Но это никак не получалось. Сейчас, как и на протяжении всех этих лет, как бы он ни старался, все кончалось тем, что он испытывал ненависть к себе. Сейчас, как и тогда, получалось, что каким-то образом предал их он сам.

Хотя ты никогда не будешь знать этого наверняка, сказал он себе. И сознавать это было почти так же невыносимо, как и то, что случилось. Он не мог себе сказать, из-за чего все так произошло.

С отсутствующим видом он провел рукой поверх внутреннего кармана своего спортивного пиджака. Кармана, где лежало портмоне. В нем хранились билеты. Билеты с воспоминаниями.

Глядя в окно на парк, Худ спрашивал себя, а что бы он сделал, если бы это действительно оказалась она? Поинтересовался бы:

«Как ты жила? Ты счастлива? Да, и между прочим, дорогая, почему ты просто не всадила мне пулю в сердце, чтобы сразу меня прикончить?»

– Красивый вид, не правда ли? – услышал он за спиной голос Хаузена.

Худ с трудом вернулся к реальности.

– Потрясающий вид. А у меня в кабинете нет даже окна…

– Мы с вами занимаемся разными вещами, герр Худ. – Хаузен улыбнулся. – Мне необходимо видеть людей, которым я служу. Мне нужно видеть, как молодые пары толкают перед собой детские коляски. Мне нужно видеть, как, держась за руки, разгуливают пожилые пары. Мне нужно видеть, как резвятся дети…

– Я завидую вам, – признался Худ. – Мне приходится целыми днями пялиться на компьютерные изображения географических карт и оценивать преимущества кассетных боеголовок по сравнению с системами вооружений контейнерного типа.

– Ваше дело – искоренять коррупцию и тиранию. Мое же дело… – Хаузен примолк и, сделав движение рукой, как бы извлек следующую фразу из воздуха. – Мое же дело, – повторил он, – является противоположностью вашего. Я стараюсь способствовать духовному росту и сотрудничеству.

– Соедини нас воедино – и получился бы истинный библейский патриарх…

– Вы имеете в виду судья, – оживился Хаузен.

– Простите? – не понял Худ.

– Судья, – повторил Хаузен. – Извините, я не собирался вас поправлять. Просто Библия – мое хобби. Увлечение еще с тех пор, когда я учился в католическом интернате. И особенно мне нравится Ветхий Завет. Вы знакомы с историей судей?

Худу пришлось признаться, что нет. Он полагал, что те судьи мало чем отличались от современных, но не стал произносить этого вслух. Когда он был мэром Лос-Анджелеса, на стене его кабинета висела табличка со словами: “Если сомневаешься, заткнись”. Это правило служило ему верой и правдой на протяжении всей его карьеры.

– Судьи были выходцами из иудейских племен, они становились героями. Их можно назвать случайными правителями, потому что они никак не были связаны с предшествующими лидерами. Но как только они начинали властвовать, их наделяли моральным правом улаживать любые споры.

Хаузен снова глянул в окно. Оживление его слегка погасло. Худ обнаружил, что всерьез заинтригован этим человеком, который ненавидел неонацистов, знал иудейскую историю и, похоже, как сказал бы герой старого фильма про привидения в исполнении Гэри Мура. “имел свой секрет”.

– В юности, герр Худ, у меня был период, когда я верил, что такой судья является высшей и самой правильной формой лидерства. Я даже считал, что это известно Гитлеру. Он был судьей. Возможно, это у него от Бога.

– Вы считали, что, убивая людей и развязав войну, Гитлер творит Божий промысел? – Худ не отрываясь смотрел на Хаузена.

– Судьи убили много людей и развязали не одну войну. Вы должны учесть, герр Худ, что Гитлер поднял нас из развалин после поражения в Первой мировой, помог покончить с депрессией, вернул обратно земли, которые многие немцы считали по праву своими, и напал на те народы, которых недолюбливали в стране многие немцы. Как вы думаете, почему неонацизм обретает силу сегодня? Да потому, что многие немцы по-прежнему верят, что Гитлер был прав.

– Однако сегодня вы боретесь с этими людьми. Что заставило вас понять, что Гитлер ошибался? – спросил Худ.

– Я не хотел бы показаться невежливым, герр Худ, – невесело и с усилием заговорил Хаузен, – но об этом я не беседовал еще ни с одним человеком. Тем более мне не хотелось бы взваливать этот груз на нового друга.

– Отчего же? – качнул головой Худ. – Новые друзья раскрывают новые перспективы.

– Только не здесь, – с нажимом ответил Хаузен. Заместитель министра прикрыл веки, и Худ мог с уверенностью сказать, что сейчас тот не видит ни парка, ни гуляющих по нему людей. Он находился где-то и с чем-то, что его угнетало. Худ знал, что Хаузен ошибается. Из них, взятых вместе, не вышло бы ни патриарха, ни судьи. Вместе они были парой мужиков, которых преследовали события многолетней давности.

– Однако поскольку вы человек, способный посочувствовать, я поделюсь с вами одной своей мыслью, – сказал Хаузен.