Государственные тайны. Книги 1-3

Явившись поутру в покои королевы, Сильви почувствовала, что атмосфера накалилась. Мария-Терезия сидела на краю кровати расстроенная и заплаканная, позволяя Марии Молине ее обувать. Прежде чем встать, она прошептала слова молитвы, после чего замолчала и не произнесла больше ни словечка.

— Король не приходил к королеве ночью, — шепотом объяснила госпожа де Навай. — Первую часть ночи он изволил танцевать, а вторую провел с Мадам на Большом канале, в гондоле, с Мадам и итальянскими музыкантами.

Ничего не ответив, Сильви взяла из рук пажа подвязки, ленточки которых были украшены рубинами, и опустилась перед королевой на колени, чтобы обвязать подвязки вокруг ее ног, как того требовали ее обязанности. Поймав удрученный взгляд королевы, Сильви тихо спросила:

— Ваше величество дурно спали ночь?

— Совсем не спала, — последовал лаконичный ответ. Воцарилось тягостное молчание. Ее величество двинулось к креслу такой тяжелой поступью, словно ее ждал эшафот. Начался ритуал утреннего туалета с безмолвным балетом пажей и горничных, подносивших воду, тазик, венецианское мыло и духи. Даже появление первой утренней чашки шоколада не вызвало улыбки на юном личике, что было совершенно необычно. Чаще поутру — особенно после исправного исполнения королем супружеского долга — Мария-Терезия бывала весела и смеялась по любому поводу; в ответ на осторожные шутки, связанные с прошедшей ночью, она хохотала еще громче и довольно потирала ладошки. Но этим утром ее словно подменили, и она не замечала солнечных лучей, заставлявших сверкать золотую отделку панелей на стенах, хрустальные вазы, полные цветов, агатовые кубки, серебряные подсвечники и туалетные принадлежности из чистого золота. Даже карлица Чика изображала спящую, свернувшись калачиком между кроватью и стеной, а обожаемый королевой негритенок Набо только посматривал на свою госпожу огромными грустными глазами.

Королева надела сорочку, затем на нее натянули белую шелковую юбку, настолько узкую, что она облепила ее наливающиеся формы. Потом настал черед корсета с китовым усом, подчеркивавшего талию. Королева поморщилась И сказала, что ее слишком туго затянули. Сильви ухватилась за эту возможность завязать разговор:

— Из-за молодости королевы и присущей ей стройности многие забывают, что она вынашивает дитя, а потому требует нежного обращения. Встреченная мной сегодня госпожа де Вивонн передала слова короля о том, что увеселения продлились дольше, чем предполагалось, потому король и не пожелал тревожить сон ее величества…

При этих ее словах Мария-Терезия возродилась к жизни.

— Verdad? Que el Rey…

— Озабочен вашим здоровьем, приобретшим ныне удвоенную важность. Это только подтверждает его любовь.

Уверения госпожи де Фонсом были вознаграждены неуверенной улыбкой.

Пока Пьеретт Дюфур, горничная-француженка, занималась великолепной прической королевы, пажи принесли нижние и верхние одежды, сшитые из плотного голубого с золотом шелка. Сильви прикрепила драгоценности к прическе и к корсажу. Еще немного духов — и Мария-Терезия поднялась, поблагодарила изящным реверансом всех, кто принимал участие в ее туалете, взяла перчатки и направилась в сопровождении Набо, несшего ее молитвенник, к королеве-матери, как у них было заведено.

На пороге покоев Анны Австрийской она столкнулась с Месье. Тот покидал мать злой и взъерошенный.

— Сестра моя, — обратился он к Марии-Терезии, — я только что жаловался нашей матушке на дурное обращение с нами обоими. Надеюсь, вы пропоете ей ту же самую песню. По совести говоря, так не может больше продолжаться! Я полон решимости удалиться в свой замок Сен-Клу, если отношение ко мне останется прежним.

Высказавшись и в сердцах забыв проститься. Месье улетел, как пушечное ядро, едва не свалив с ног дюжего швейцарского гвардейца.

Разговор Анны Австрийской со снохой остался для всех тайной, но встретившие их в часовне придворные обоих полов — дело было в воскресенье — увидели красные глаза Марии-Терезии и разозленное выражение на лице королевы-матери, что было для нее необычно, особенно рано утром. Мадам вообще не показалась Принцесса Монако сообщила, что из-за жара и кашля ее госпожа вынуждена остаться в постели.

— Скоро мы ее навестим и утешим, — произнесла королева-мать тоном, позволявшим предположить, что за утешением может последовать нагоняй. Затем она послала госпожу де Мотвиль к королю, передать ее просьбу пожаловать к ней, как только у него выдастся минутка.

В действительности Анна Австрийская была даже рада возможности приструнить не в меру разошедшуюся молодежь, оттеснявшую на обочину Марию-Терезию и ее. Нежное отношение к ней сыновей не вызывало у нее сомнений, но она понимала, что стареет и все чаще болеет, а посему представляет все меньше интереса для двора, жадного до удовольствий.