Государственный преступник

— Позвольте, позвольте, — привстал с кресел Александр Александрович, галантно перехватывая у андрогина поднос. — Что же это вы сами, разве вы не держите служанки?

— Не держим, — пробасила Шитникова, отпустив поднос и присаживаясь в кресла.

— Что ж, это современно, вполне в духе времени, — резюмировал ситуацию гость. — Опять же — экономия средств.

Он зачерпнул серебряной ложечкой варенье, отправил его в рот и отхлебнул из чашки.

— Превосходный чай, — вкусно причмокнул Александр Александрович и посмотрел на хозяйку. — И варенье великолепное. Сами варили?

— Сама, — ответил андрогин. Похвала гостя польстила его женской половине, и на его лице выступил румянец, делающий его похожим на купца-инородца, хлебнувшего лишнего.

— Я вам не мешаю? — спросил он уже приятным баском.

— Нет, что вы, — деликатно ответил розенкрейцер и улыбнулся. — К тому же мы с господином Рывинским уже закончили все наши дела. Так ведь, Павел Аполлонович?

— Да, — подтвердил тот и повторил за гостем: — Мы уже закончили все наши дела.

Глава 24 НЕЛЬЗЯ БЫТЬ НЕМНОЖКО БЕРЕМЕННОЙ

Ежели вам надобно потолковать о чем-либо без посторонних глаз, посидеть в приятельской компании за бутылочкой-другой рейнвейна или бургундского, да чтобы о том не пронюхал университетский педель Ланге, устроить дружескую попойку, а паче провести веселую вечеринку с барышнями из нескушного дома, чтобы потом разойтись с ними по квартирам, — ступайте в кондитерскую Германа, что на Воскресенской улице. Там во второй зале стоит будто бы платяной шкап. Открываешь его дверцы, входишь в него и, пройдя сквозь несколько рядов тулупов, казакинов и душегреек, попадаешь в уютную камору-кабинет с двумя столиками, десятком стульев, старой оттоманкой, повидавшей многое, и обшарпанным гармоникордом фабрики Дебэне. Здесь хоть оперные арии пой — никто вас не услышит, ибо стены каморы в аршин толстенные, а то и более.

В данный же день месяца марта и обозначенный час, о которых повествуется в сие время, сидели за одним столиком трое: командир роты четвертого резервного баталиона Охотского пехотного полка, расквартированного в Спасском уезде после известной бучи в селе Бездна, штабс-капитан Наполеон-Казимир Людвигович Иваницкий, мужчина двадцати пяти годов веры римско-католической; студент медицинского факультета Императорского университета Семен Жеманов, член Замкнутого кружка студенческого клуба, веры православной и поклоняющийся единственно Мамоне и мечтающий открыть в городе фотографический павильон, но не имеющий на то средств студент университета Иван Глассон. На столе среди немногочисленных закусок было три бутылки бургундского. Когда две из них сделались пусты — причем выпиты они были преимущественно штабс-капитаном и будущим медиком Жемановым, — Иваницкий вдруг спросил, твердо глядя Глассону в глаза:

— Вы когда-нибудь стреляли, господин студиозус?

— Приходилось, — небрежно ответил Глассон, слегка обиженный за «студиозуса».

— Это хорошо, — заявил штабс-капитан и ткнул вилкой в розовый кусок ветчины. — Это может скоро пригодиться.

Глассон опасливо посмотрел на Иваницкого. «И дернул же меня черт ответить ему в положительном смысле. Ну, сказал бы: нет, дескать, не стрелял и даже никогда не держал в руках никакого оружия. Что, убыло бы разве от меня?»

Прошлой зимою человек пятнадцать из Студенческого клуба, куда только что приняли Глассона, решили обзавестись ружьями. Инициатива исходила от студентов Бирюкова и Лаврского, двух приятелей, принадлежных к Замкнутому кружку клуба, куда хотел попасть и Иван. На толчке, где можно было приобрести все, от спичек до коровы, он купил старое ружьецо, прельстившись его ценой — всего-то рубль с полтиной. Правда, дуло ружья было ржавым и свободно отделялось от ложа, но от этого оно не переставало называться оружием. К тому же Иван в двух местах привязал ствол ружья к ложу.

На нынешних Святках студенты решили пострелять, собрались в числе десяти человек и с ружьями на плечах преважно и средь бела дня прошли по Воскресенской до крепости, спустились под гору и направились к мельнице. Там, на замерзшей реке, они попросили мельника укрепить стоймя большую льдину и к ней прислонили широченную доску, в которую стали палить из своих ружей. Иван помнил, как сильно забилось сердце, когда пришла его очередь. Ему зарядили ружье, и он, обливаясь холодным потом, выстрелил. А потом долго лежал на снегу, оглушенный и ничего не понимающий. Когда поднялся, увидел свое ружье: дуло лежало отброшенным по правую его руку, ложе, вконец изломанное, — по левую. Собирать ружье он не стал и пошел домой, решив больше никогда не прикасаться ни к какому оружию.

— Совет клуба решил принять тебя в Замкнутый кружок, — подал голос Жеманов. — А затем, — он придал голосу торжественность, — мы будем рекомендовать тебя в десяцкие. Ты будешь руководителем двух пятерок рядовых функционеров нашей организации. Но для этого ты должен исполнить одно поручение.

— Я готов, — шумно сглотнул Глассон и отхлебнул из своего стакана бургундского.