Государственный Тимка

Особенно рада этому Таисия Никифоровна. Сколько лет твердила: один репродуктор на целую палату — очень неудобно. Кто-то из больных хочет подремать, другой — читать, а третьему, как назло, приспичит слушать радио. Вечные стычки из-за этого.

Говорили-говорили — все без толку. А Михаил Николаевич всего без году неделя в больнице, и вот уже на каждой тумбочке — наушники.

«Персональные наушники, — шутит сторож. — Как в столице!»

Так, неторопливо, обходит главврач четверых больных.

Потом вдруг его хлестнула мысль: «Пожалуй, я сегодня внимательней, чем всегда. А вдруг больные подметят… Подумают, что я после той операции… Вроде бы оправдаться хочу…»

Сразу пересыхает во рту. Он быстро заканчивает обход.

Весь день у него проходит в хлопотах. Главврач маленькой больницы — это и руководитель, и врач, и администратор, и хозяйственник, и снабженец — все сразу.

Он обдумывает с терапевтом и фельдшером, сколько и каких медикаментов выписать, советуется с сестрой-хозяйкой о белье, идет на кухню и сам пробует овсянку, приготовленную больным на обед.

А главное — дрова. Часа два висит он на телефоне, обзванивая районное начальство. Зима уже на носу. А запас дров в больнице — на неделю.

Дела катятся на него лавиной. Тут и важные заботы, действительно требующие его вмешательства, и мелочи, которые вполне могли бы утрясти без него; тут и срочные нужды, и всякая необязательная чепуха. Но в больнице уж так заведено: все делается только с ведома главврача.

Пока Михаил Николаевич занят — все хорошо. Но вот день кончился — и он один в своей маленькой комнате при больнице.

Опять стоит он возле окна.

По двору лениво бродят две курицы. У них приметные красные круги на хвостах. Это фельдшер чернилами пометил своих кур. Чтобы не спутать с чужими.

Михаил Николаевич глядит на этих кур, а мысли сами невольно возвращаются к операции. К той, о которой он не может не думать.

Сегодня приезжал главный хирург района. Дотошно знакомился со всеми обстоятельствами. Изучил историю болезни умершего тракториста, заключение патологоанатома, беседовал с терапевтом и сестрой.

Вывод: хирург сделал все, что мог. Смерть наступила как следствие запущенного гнойного перитонита.

— ЛКК[20] не будет, — сказал на прощанье главный хирург.

И все-таки покоя нет.

И главное — как-то сразу опустились руки.

А ведь, когда ехал на село, думал: вот где простор. Наладить образцовый порядок в больнице. Продолжить свою научную работу. Нести культуру. Он так и сказал Нине перед отъездом — нести культуру. Даже магнитофон с записями привез: хотел устроить что-то вроде лектория. Да, музыкальный лекторий. Знакомить сельских жителей с Чайковским и Прокофьевым, Шаляпиным и Шостаковичем.

А вот теперь — неохота.

И еще эти фельдшерские куры с аккуратными красными кругами на хвостах как опознавательные знаки на самолетах!

Фельдшер Тарас Тихонович — пожилой, опытный, двадцать два года работает в этом поселке, знает всех, и его все знают.

У фельдшера — хозяйство: корова, поросенок, куры. Свой дом. Обосновался здесь Тарас Тихонович прочно и навеки.

Михаила Николаевича встретил ласково. Знает Тарас Тихонович: с главным ссориться — не резон. Вот с прежним главврачом душа в душу жили. Хороший был человек, только выпивал уж слишком шибко.

Тарас Тихонович тоже участвовал в той, роковой операции, давал наркоз. Потом по всему поселку говорил: новый-то хирург толковый. И рука твердая. Умная рука.

И главному хирургу тоже подтвердил: операция проведена по всем правилам. Гнойный перитонит… Тут уж сам господь бог не помог бы.

Но Михаилу Николаевичу почему-то неприятен старый фельдшер. Даже трудно сказать почему. Не из-за кур же?!

А может, виновата педантичность Тараса Тихоновича?

Фельдшер аккуратен, как старая дева. Все делает с железной методичностью. Каждое свое действие разбивает на ряд подопераций. И проводит их с неукоснительной последовательностью. Вот он садится за стол, берет перо, обязательно посмотрит на свет, снимет несуществующую соринку, макнет в чернильницу, непременно кашлянет: «Кхм» — передвинет листок чуть наискось…

«Хоть бы раз без «кхм» обошелся! — злился Михаил Николаевич. — Или сперва бы «кхмыкнул», а потом макнул перо. Никогда!» Таисия Никифоровна говорит о фельдшере: «У-у, Тарас Тихонович — министр!»

А интонация такая — не поймешь: то ли она одобряет башковитость фельдшера, то ли втайне посмеивается над ним.

* * *

Прошло восемь дней. Тракториста похоронили. Разговоры о той операции постепенно стали затухать.

На девятый день с колхозного тока примчался грузовик.

Шофер влетел в больницу:

— Скорей!

В глазах его был ужас.

Все — и врачи, и сестры — бросились за ним.

В кузове, залитом кровью, лежал парень. Иссиня белое лицо. Судорожно стиснутые зубы, оскаленные, словно в нелепой усмешке. Казалось — мертв. Только веки чуть трепетали.

У парня была оторвана рука, раздроблено плечо. И весь он был измят, словно изжеван какими-то гигантскими зубьями огромных шестерен.

— Камфору! Кофеин! Наркотики! Готовить к переливанию крови! Быстро! — приказал Михаил Николаевич, когда парня перенесли в приемный покой.