Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции

Фактическое запрещение превентивных арестов, ограничение 24 часами заключения без суда вызвали наибольшие возражения королевы. Анне Австрийской казалось, что, если она согласится на такие требования, государственная власть будет низведена до того, что ее сын превратится просто в карточного короля.

Но делегация парламента отличалась непреклонностью. Впрочем, их твердость во многом поддерживалась воспоминаниями о тех толпах народа, что весь сентябрь собирались у здания парламента во время его заседаний. Дело шло к срыву переговоров, но истинный дипломат Мазарини обескураживающим цинизмом своих доводов убедил королеву. Его мысль была проста: если королева решила пи в коем случае не соблюдать условий декларации палаты Святого Людовика, то большого вреда не будет от ее формального одобрения.

В конце октября Шавиньи был отпущен на свободу, Шатонеф вернулся из изгнания, а королева торжественно въехала в Париж. Все пункты декларации палаты Святого Людовика обрели силу закона. В ходе сен-жерменских переговоров были внесены лишь два существенных изменения, по именно они свидетельство непрочности коалиции оппозиционных сил. Пункт о «lettres de cachet», о запрете произвольных арестов на основе запечатанных писем, первоначально касался всех подданных французского короля, в редакции, принятой в декларации 22 октября, говорилось уже только о чиновниках. Было допущено отступление и в вопросе о выплате жалованья различным категориям чиновничества: определялось, что пока длится война, члены суверенных судов будут получать три четверти своего обычного жалованья, все остальные чиновники — половину, подобного неравенства в требованиях палаты Святого Людовика не было.

Итак, программа традиционного чиновничества официально утверждена, оставалось самое сложное — добиться ее реализации. Палата Святого Людовика, единственный организационный центр общий для всех суверенных судов Парижа, была распущена еще в конце лета. Парижский парламент пользовался лишь моральным авторитетом во всей стране, национальным институтом он по являлся, исполнительной властью обладал лини, в своем округе, и власти этой было явно недостаточно для реализации подобной программы. Декларация 22 октября оказывалась абсурдным документом, претворять ее в жизнь должны были регентша и Верховный совет, а именно они максимально противодействовали ее утверждению. Правда, магистраты добились победы не сами по себе, а опираясь на широкое социальное движение буржуа и простонародья.

Но о руководстве этим движением никто из членов парламента не смел и помышлять. Их сила была в короле, а не в народе, во всяком случае, так думали сами магистраты. Победа завела парламентскую Фронду в тупик, в высшем взлете активности парламента уже начала проглядывать историческая обреченность этого института.

В историческом процессе гораздо больше парадоксов, чем логически безупречного развития. Противоборство двух сил часто заканчивается их совместной гибелью и рождением нового феномена, чуждого и одновременно родственного обеим. Так, правовые и административные формы буржуазного государства вырабатывались во Франции во многом в ходе долголетней борьбы парламентов и Верховного совета. Ни магистраты, пи министры не ратовали за капитализм, в XVII в. о самом феномене во французском королевстве просто никто не имел ясного представления, не говоря уже о понятии, которое возникло лишь в XIX в.

Ни одну из противоборствующих сторон нельзя назвать пи прогрессивной, ни консервативной: Мазарини защищал институт интендантов и в их лице прообраз чиновничества современного типа; суверенные суды, отстаивая контролируемость государственного бюджета, подготавливали почву для идей разделения властей и подотчетности исполнительной власти, их требование ограничения 24 часами несанкционированного судом ареста подводило к одной из аксиом буржуазного права…

Но это уже взгляд из будущего. Современники же думали и говорили о «величайшей победе» Парижского парламента. Одни из старейших магистратов, Андре Лефевр д’Ормессон, следующим образом охарактеризовал Сен-Жерменскую декларацию: «Королевскую власть она приводит к должному состоянию, ограничивая ее. Все здравомыслящие люди считают эту декларацию творением не простых смертных, а делом рук нашего господа бога. Верховному совету не хватало благоразумия, и парламент совершил то, что первоначально не собирался совершать— благодаря народной поддержке в день баррикад он возвысился над Верховным советом и принял власть на время малолетства короля. В ходе своих заседаний парламент отобрал у Верховного совета все, что он посчитал нужным, и г-н Матье Моле возвысился над г-ном канцлером Сегье, который не посмел сопротивляться, видя, что весь народ и все парламенты готовы защищать парламент Парижа, который приводит в движение все королевство и который облегчил положение народа и установил лучший порядок в управлении государством»^{57}.