Государство и революции

В Холмогорах свирепствовал комендант Бачулис. По прибытии в лагерь следовал общий обыск, для чего всю толпу, не отделяя мужчин от женщин, заставляли раздеваться догола - все равно, под дождем или на морозе. Хотя сам обыск был чисто формальным, главное было унизить, отобрать мало-мальски ценные вещи, да еще и присмотреть себе красивых женщин. Заключенных Бачулис разделял на десятки, и за малейшую провинность одного расстреливались все десять. Работа устанавливалась по 14 часов в сутки - с надзирателями, вовсю применявшими побои. Однажды комендант, увидев, как заключенные сели передохнуть, без предупреждения открыл по ним огонь. Применялись различные виды наказаний - порки, "темный карцер", "холодная башня". В Архангельском лагере штрафников забивали суковатыми палками-"смоленками" по имени коменданта Смоленского. В Холмогорах ставили "на комар" - обнаженную жертву привязывали к столбу перед комендатурой, закрутив руки назад и зажав ноги в колодку, и оставляли на расправу кровососущим насекомым. В зависимости от продолжительности, это наказание могло и играть роль смертной казни. Похоже, опыт сочли удачным, и впоследствии он упоминается и в других местах - в Кемском лагере, на Соловках. Зимой замораживали - голого человека поливали водой или бросали в камеру, набитую снегом.

Каждый начальник все так же содержал целый гарем - у него были свои "кухарка", "прачка", "уборщица" и т. п. Причем если выбор падал на какую-то женщину, свои же подруги умоляли ее не отказываться, чтобы не попасть под расправу всем "десятком". А приток из других лагерей продолжался. Массами стали присылать арестованных социалистов - эсеров и меньшевиков. И в дополнение к двум существующим в конце 22-го был создан еще один лагерь - в Пертоминске. Даже по отношению к Архангельску и Холмогорам он считался "штрафным". Тут заключенных держали в кельях старого монастыря, которые вообще не отапливались и нар не имели. И запасов питания тут не было, кормили одной лишь сухой рыбой, зачастую предоставляя пользоваться снегом вместо воды, так что попавшие сюда мерли, как мухи.

Во всех трех лагерях свирепствовали болезни, да и работа косила не хуже расстрелов. Опыта в лесоповале еще не было ни у тюремщиков, ни у заключенных, поэтому просто гнали в лес без подходящей одежды, без нужного количества инструментов, и заставляли пахать на износ, выполняя "уроки", заданные с потолка. Покалеченных, обессилевших и обмороженных порой пристреливали на месте. А вдобавок, и все результаты оказались коту под хвост - по той же неопытности деревья рубились абы какие, не в сезон, некондиционные, должным образом не обрабатывались, а то и валили в болото, так что невозможно было вывезти. И когда это выяснилось, покатились массовые расправы за "диверсии" и "саботаж". Впрочем, сами чекисты с отчетностью на первый раз выкрутились - в их распоряжении были конфискованные лесосклады, оставшиеся еще от прежних хозяев. И хранившуюся там древесину они толкнули на экспорт, доложив партийному руководству, что это выработка лагерей.

Но все же весной 1923 г. сюда прикатила комиссия из Москвы - то ли настучал кто-то, то ли в рамках кампании по общему наведению порядка в системе ГПУ, которая тогда проходила. И вскрылись многие вопиющие факты злоупотреблений, пьянок, употребления наркотиков, разврата. Вскрылось то, какие оргии закатывали в окрестных населенных пунктах лагерные "царьки", уверенные в своей безнаказанности - с пальбой, битьем стекол, изнасилованиями. Всплыл и "челночный бизнес" с перепродажей вещей расстрелянных и конфискованных ценностей через местное население. Словом, то, что было допустимым и нормальным в 1918-22 гг., теперь вступало в противоречие с отладкой строгой государственной системы. К тому же, и Архангельск с открытием международной торговли перестал быть "медвежьим углом". И тот факт, что "секретная" сторона жизни лагерей протекает на глазах местного населения, тоже был признан неприемлемым.

И эти "лавочки" было решено прикрыть с крупными перетрясками и взысканиями среди их руководства. А новые лагеря, перенесли в более подходящее место, на труднодоступный и уединенный Соловецкий архипелаг, где имелись готовые монастырские стены, остатки прежнего хозяйства, напрочь отсутствовали нежелательные свидетели, а природные условия исключали возможности побега или проникновения посторонних. К моменту ликвидации Северных Лагерей в июле 1923 г. из всех стекавшихся сюда людских потоков в них оставалось лишь около двух тысяч человек. Которых и вывезли на Соловки.