Государство и революции

А для России важно отметить еще один, особый итог войны. Как раз в эти страшные годы она вернула себе национально-государственное самосознание. Народ опять осознал себя «русскими». Не в узком, а в широком смысле — в смысле общности всех российских народов. Война смыла остатки интернационально-классовых мифов в мышлении, потому что "мировой пролетариат" вовсе не поднялся как один на защиту "оплота социализма", и немецкие "братья по классу" вовсе не дезертировали из армии, не поднимали на штыки своих генералов, не объявляли забастовок, а сражались, да еще и как — на первом этапе с изрядным энтузиазмом. А в окопах, плечом к плечу, оказались только свои — «русские», даже если они были украинцами и грузинами — все равно «русские». И только на них оставалось надеяться, только на них можно было положиться. И в других странах встречали не как интернациональных «красных», а как «русских». И вся массированная пропаганда военных лет, хочешь не хочешь, повернула в национально-патриотическое русло.

И если с 1917 г. в России только и делали, что разобщали и разделяли ее население — на белых и красных, на классы и прослойки, на активистов и попутчиков, на уклонистов и сторонников, на социально-близких и социально-чуждых, то как раз Великая Отечественная вернула ему народную общность. Неравномерную, немонолитную, исковерканную, но общность. Потому что если особист-НКВД-шник и остался для солдата сволочью, то он был все же более «своим» по сравнению с теми, кто сидел в окопах по другую сторону фронта. И Сталин был «своим» — по сравнению с врагом-Гитлером, по сравнению с Рузвельтом и Черчиллем, тянущими с открытием Второго фронта. Ведь не коллективизация, не каналы, не репрессии, а как раз Победа вознесла Сталина на роль не только партийного, но и великого общенационального вождя в глазах простонародья.

Ну, да и самого Сталина война сильно изменила, завершив тот процесс, который начался в 1935-41 гг. Теперь он из «революционного» лидера окончательно превратился в «российско-державного». И уже сам видел свою историческую миссию в восстановлении и возвышении могучей России. Но опять не в качестве "нового царя", а выше царей. Как Советский Союз представлялся ему следующим закономерным этапом развития страны после Российской империи, так и свою власть он считал более высокой исторической ступенью по сравнению с прежней. Более прогрессивной, более совершенной, более могущественной, что теперь подтверждалось объективными фактами. Цари-то, в его понимании, не удержали Россию, растеряли — а он вот теперь собирал. Они немцам и японцам проигрывали — а он и тех, и других одолел. И Прибалтику потерянную вернул, и Западную Украину с Белоруссией, и Бессарабию, и даже Порт-Артур обратно отвоевал. По свидетельствам современников, в последние годы жизни он жалел о двух несделанных вещах: что не удалось вернуть Финляндию и захватить Черноморские проливы. О принадлежавших некогда России областях Польши не вспоминал — понимал, что там СССР получил бы колоссальный очаг противоречий и напряженности. А Финляндия и проливы его огорчали. Из чего, кстати, снова видна догматичность его мышления, т. к. к середине XX в. военно-стратегическое значение Босфора и Дарданелл стало далеко уже не тем, что во времена Николая II.

Сошли на нет лозунги "мировой революции". Например, война в Корее 1950-53 гг. заняла в советской пропаганде куда более скромное место, чем Испания. Ее уже не обязан был каждый считать «своей», мальчишки не рвались туда ехать, очередное поколение на ней не воспитывалось. Хотя СССР в этом конфликте оказывал помощь коммунистической стороне, но от прямого военного вмешательства Сталин все же воздержался — в отличие от США. Он теперь еще меньше склонен был рисковать достигнутым и действовал сугубо руками "ледоколов революции" — Ким Ир Сена, Мао Цзэдуна. Но сами по себе коммунистические идеи превращались уже лишь в оружие в борьбе за геополитический передел мира. И коммунист Тито стал для Сталина личным врагом чуть ли не на уровне Гитлера — поскольку тоже «обманул» его, отказавшись безоговорочно следовать в советском фарватере.

Участие в дипломатии военных лет, встречи лидеров Большой Тройки, выход на одну из главных ролей мировой политической арены, похоже, стали для Сталина полезными уроками в области международных отношений. И он окончательно отказался от ленинской химеры "Соединенных Штатов Европы". Если в 1940 г. в ходе споров о сферах влияния с Германией он явно точил зубы на присоединение Румынии, Болгарии, а там, может, и еще чего, то после войны, когда некоторые руководители восточноевропейских стран полезли с инициативами о вступлении в СССР, они получили от ворот поворот. Сталин уже понял, что выходить за исторические границы России — дело ненужное, хлопотное и чреватое непредсказуемыми последствиями. А что касается распространения своего влияния на другие страны — то разве обязательно для этого их присоединять?

29. И снова борьба